Пианист гастролирует по всему миру и мечтает попасть в Баку. Мы поговорили о том, как сохраняется национальная идентичность и темперамент у музыканта, который родился и вырос вдали от своей родины.

Фото: Алексей Кузьмичев

Гаджиев появился на свет в 1994 году в итальянской Гориции, получил первые уроки игры на фортепиано благодаря отцу, а уже в десять лет победил на своем первом конкурсе Premium Venezia. Сегодня на его счету победы на фестивалях в Японии и Монако и высочайшие комплименты старших коллег, отмечающих интерпретаторскую изобретательность молодого музыканта. 

БАКУ: Расскажите, как получилось, что вы родились в Италии, сайт у вас на английском и итальянском языках, но при этом вы прекрасно говорите по-русски?

АЛЕКСАНДР ГАДЖИЕВ: (Смеется.) Я родился в Италии, да. Моя мама из Словении – я появился на свет на границе этих двух стран. Другая половина родственников, со стороны папы, у меня из Азербайджана. Сам отец долго жил в Москве – так я выучил русский и словенский.

БАКУ: То есть у вас четыре языка?

А.Г.: Даже пять: я четыре года жил в Зальцбурге, а сейчас – в Берлине. Так что есть еще немецкий. Мне самому забавно, что в моей семье нет ни одного итальянца, но я вырос там, учился по-итальянски. Когда меня спрашивают, кем я себя чувствую, это очень сложный вопрос… Смешно, что в Италии меня считают итало-русским пианистом, при том что я не итальянец и не русский.

БАКУ: Вы знаете о Баку по рассказам отца, верно?

А.Г.: Да, конечно. Он много рассказывал про семью, про родителей… Часто говорил, что итальянский Триест очень напоминает ему Баку. Сравнивая Баку и Триест, папа говорил, что они оба очень яркие, разноцветные. И что в обоих городах очень добрые, теплые, гостеприимные люди. Мне, конечно, очень хотелось бы попасть в Баку и даже, если получится, пожить там. К сожалению, раньше не было возможности, но сейчас есть ощущение, что пришла пора это сделать. Папа всегда рассказывал, что Баку – прекрасный, очень культурный город. Говорил, что там постоянно проходили великолепные концерты, что там родились замечательные музыканты, в первую очередь Ростропович, но не только.

Отец и сейчас регулярно бывает в Баку. Я бы хотел съездить туда с ним вместе – на каникулы, например. С другой стороны, летом я готовлюсь к конкурсам… Трудно найти время, но я его обязательно найду.

БАКУ: А с азербайджанскими музыкантами вы встречались?

А.Г.: Я долгое время почти не встречал азербайджанских музыкантов – жил в Италии, в Зальцбурге, там их почти не было. Но недавно на фестивале в Токио встретил дирижера Фуада Ибрагимова. Мы, к сожалению, не играли вместе, но познакомились на ужине. Это было очень приятно, я надеюсь, что мы выступим вместе в Баку. Выяснилось также, что у нас есть общий знакомый – ректор Бакинской консерватории Фархад Бадалбейли. Это единственный азербайджанский музыкант – кроме моего отца, конечно, – которого я знал до недавнего времени. Мы с ним связались через Фуада Ибрагимова, и я сразу почувствовал родство темпераментов, родство крови. Причем не только в общении, но и в музыке, в манере игры.

БАКУ: У вас есть родственники в Баку?

А.Г.: Да, там живет мой дядя. Еще к нам иногда приезжала моя бабушка. Она умерла, когда мне было десять лет, но я хорошо ее запомнил. В детстве она рассказывала мне про древний Азербайджан, показывала фотографии. Помню, что бабушка была очень теплым человеком. Эта теплота со мной всю жизнь. Мне очень хочется поскорее съездить в Баку, чтобы понять, откуда мои корни. С другой стороны, кажется, азербайджанская кровь дает о себе знать в моей игре. Есть вещи, которые невозможно скрывать, – кавказский темперамент, например. Когда я играю Прокофьева, он очень заметен.

БАКУ: А в Германии вы как очутились?

А.Г.: Я уехал туда в 18 лет, потому что хотел учиться в Моцартеуме. В Германии и Австрии вообще прекрасные музыкальные университеты. Кстати, важный момент: учиться я начал у папы и мамы, они у меня оба пианисты. До 18 лет меня учил отец. И в Германии, что забавно, я учился у русских пианистов. Ну то есть как русских… Мой преподаватель Эльдар Небольсин родился в Узбекистане, но здесь считается русским. Музыка, наверное, объединяет. Вообще, Берлин очень международный город, похож на Нью-Йорк.

БАКУ: Родители из вас целенаправленно делали музыканта?

А.Г.: Не совсем так. Они просто показали мне путь, увидели у меня способности и предложили их развивать. Я ходил в обычную школу, в 18 лет окончил научный лицей, и не то чтобы моя судьба была решена. Кроме музыки меня занимали математика, физика, философия. Некоторое время я думал совмещать все интересы, но это оказалось крайне сложно. Тем более что общий уровень современных пианистов очень высок, надо соответствовать. Думаю, быть пианистом сегодня сложнее, чем 50 лет назад. Требуется не только невероятная любовь к музыке, к инструменту, но и невероятный уровень профессионализма, надо очень много заниматься. В общем, одновременно учиться в университете и консерватории оказалось нереально. Я знаю пару человек, которым это удалось, но они чуть не сошли с ума. Чтобы выступать и участвовать в конкурсах, нужно полностью посвятить себя музыке. В итоге в 19 лет я начал учиться в Зальцбурге, вскоре выиграл конкурс в Хамамацу. Для меня это было сигналом к тому, что нужно продолжать.

БАКУ: Вы говорите, что некоторое время размышляли над выбором пути, но выступать-то начали с десяти лет?

А.Г.: Да, это частая история для музыкантов. Но я не выступал с крупными оркестрами. Никто не форсировал мое продвижение сверх меры. Как нормальный 12-летний парень, я хотел, скажем, играть в футбол – и мне никто этого не запрещал. Все происходило естественно. Я очень благодарен родителям за то, что они понимали, как сложно быть музыкантом, и никогда не давили на меня. То есть они, конечно, занимались со мной – сам я не смог бы развиваться. Но чтобы в шесть или восемь лет я занимался по несколько часов в день – такого не было. Тут важно еще, что мне очень нравилось выступать на сцене. В общем, нагрузки постепенно увеличивались естественным образом, не в ущерб всему остальному. Сейчас я занимаюсь только музыкой, так что трачу на нее по пять-шесть часов в день.

БАКУ: А когда стало понятно, что вы решили быть музыкантом, в семье состоялся какой-то серьезный разговор?

А.Г.: Были такие разговоры, да. Мама, например, хотела, чтобы я учился на экономическом факультете. Мамы же всегда боятся, сами знаете. В итоге мы решили попробовать, посмотреть, как будет складываться музыкальная карьера. Сложилась хорошо – много выступаю, много путешествую. Иногда слишком много. Бывает, что просыпаюсь ночью и комната кажется странной – не сразу понимаю, в каком городе нахожусь.

БАКУ: В Берлине живете только потому, что учитесь?

А.Г.: Учусь, да, но мне кажется, что для музыканта Берлин – лучшее место в мире. Много оркестров, три оперы, концертные залы. В этом смысле он похож на Москву.

БАКУ: Давайте еще немного поговорим о самоопределении. Инструмент вы, скажем, сменить не думали?

А.Г.: Нет! Я всегда любил рояль, мне нравятся его бесконечные возможности – гармония, способность владеть многими голосами одновременно. Не зря же говорят, что только рояль может звучать как оркестр.

БАКУ: Вы сейчас выступаете как исполнитель, а композиторские амбиции у вас есть?

А.Г.: Быть исполнителем уже, должен признаться, довольно сложно. Для того чтобы играть произведения других композиторов, надо очень точно прочувствовать их внутренний мир. Это каждый раз новая работа. Мне кажется, что в чем-то исполнитель сродни психологу. Он изучает разные личности и старается донести их особенности до публики. Конечно, я тоже личность и поэтому какие-то композиторы мне особенно близки – Прокофьев, например, с детства. Какие-то менее близки, каких-то наверняка предстоит открыть.

БАКУ: А кроме Прокофьева кто вам близок и почему?

А.Г.: Мне всегда нравилась русская музыка: Скрябин, Рахманинов, Чайковский, Мусоргский. Еще мне близка французская музыка, а итальянская – не совсем, потому что она в большей степени оперная, это другая категория. Возвращаясь к вашему вопросу, мне, конечно, хотелось бы сочинять, но это другая наука, другой мир. Там придется очень много начинать с нуля.

БАКУ: Но часто такая трансформация – естественный процесс.

А.Г.: Он был естественной 100–200 лет назад. Прокофьев и Рахманинов были виртуозами. С другой стороны, были Рихтер, Горовиц, которые не сочиняли сами. Мне кажется, лет 70–80 назад случилось какое-то разделение на композиторов и исполнителей. Есть, впрочем, и сейчас те, кому удается совмещать, – Даниил Трифонов, например. Я, конечно, иногда чувствую: то, что я играю, – не моя музыка, а своего рода рамки, которые порой меня стесняют.

БАКУ: А как вы вообще оцениваете современное состояние академической музыки?

А.Г.: Ну, всегда очень сложно то, что происходит сейчас. Мы не можем с уверенностью сказать, кого из современных композиторов будут помнить и исполнять через 100 лет. Вообще, современная музыка стала очень структурированной, очень математичной. Мне кажется, из нее ушла чувственность, поэтому она мало кого трогает. Я недавно в Берлине слушал музыку Пьера Булеза. Сначала музыканты сыграли произведение, потом дирижер прочел лекцию о том, как его слушать, а в финале они сыграли еще раз то же самое. В общем, я понял, что это не мое.

После Второй мировой войны категории мелодии, гармонии и ритма как будто пропали, композиторы стали сочинять очень теоретическую, абстрактную музыку. Человеку, который любит или всерьез занимается Шопеном и Скрябиным, такое вряд ли будет близко. Иными словами, если бы я писал музыку, она была бы другой, более чувственной, более теплой.

Фото: Алексей Кузьмичев