Это не первая пластинка Маммадова, связанная с ГМИИ. В январе 2022 года его фортепианный концерт прошел в Белом зале музея в рамках выставки Жан-Юбера Мартена «Бывают странные сближенья», и результат также записан на диске. Тогда он играл Чайковского, Шопена, Скрябина и несколько собственных пьес, исследовал феномен музыкальных сближений и переплетений. Таким образом, выстраивается любопытный концертный цикл, где Пушкинский музей оказывается не только любимой площадкой и местом проведения, но и полноправным героем.

На сей раз с музыкой Маммадова переплетается ранний и поздний Брамс. Сочинения из 4-го и 117-го опусов обрамляют новый цикл пьес для фортепиано Риада под названием Lieder ohne Worte («Песни без слов»). Он появился как продолжение образной линии фортепианной музыки позднего Брамса, которая, в свою очередь, вдохновлена «Песнями без слов» Мендельсона. Так мендельсоновский жанр соединяется с впечатлением, остающимся от погружения в три интермеццо 117-го опуса Брамса, и продолжает внутреннюю драматургическую линию, задуманную пианистом и композитором. Это вечная текучая материя музыки, где все вытекает из всего и все отражается во всем, – среда, где Риад чувствует себя как дома.

Как именно выстроена пластинка? Отзвучали три интермеццо Брамса, но цикл словно бы продолжается – темы, мотивы, арпеджио, фортепианные приемы узнаются в «Песнях без слов» Маммадова. Иногда откровенно, практически точными цитатами, иногда полунамеком, гадательно, как бы сквозь тусклое стекло. В этих приемах слышны и другие влияния – репетитивные модели американского минимализма, сентиментальность, горечь и мощь русской фортепианной школы. Но и Восток занимает здесь важное место – любой понимающий слушатель заметит влияние бакинской школы и то, с каким трепетом Маммадов относится к мугаму.

«Странные сближенья», девиз, выбранный знаменитым куратором Жан-Юбером Мартеном, мог бы стать девизом и самого Маммадова. В своем творчестве он без труда сводит далекие музыкальные миры: неоклассику и русскую фортепианную школу, романтику XIX века и минимализм, мугам и Скрябина, Чайковского и джазовую импровизацию. Риад играет так, словно между жанрами, направлениями и стилями нет никаких границ – лишь волны фортепианных размышлений в бескрайнем океане музыки.

Брамс здесь – наиболее важная фигура: именно его сочинения задают тон вечера. И этот тон едва ли можно назвать увеселительным. Написанные в 1892 году три интермеццо музыкальный критик Эдуард Ганслик назвал «монологами», произведениями «глубоко личного и субъективного характера», в которых звучат «задумчивые, изящные, мечтательные, покорные и элегические ноты».

В кураторской трактовке Маммадова концерт становится высказыванием об этих путях – и как тут не вспомнить гамлетовские сожаления: «начинанья, взнесшиеся мощно, сворачивают путь, теряют имя действия».

«Так трусами нас делает сомненье», – мог бы сказать молодой и порывистый Иоганнес Брамс себе же 60-летнему. Но финальное слово все же остается не за ним – концерт заканчивается исполнением Этюда-картины № 1, до минор, опус 39, одним из наиболее изобразительных и сложных трансцендентных этюдов Сергея Рахманинова. Этюд из последнего цикла, написанного композитором перед эмиграцией, начисто лишен элегичности и лиризма – одна суровая сумрачность, энергия и тревожность. Это первый, самый эмоциональный этюд цикла, полный беспокойства и грозности. Именно его ярость, мудрость и потусторонняя сложность оказываются кульминацией и завершением концерта.