Писатель Анар Рзаев известен просто по имени – Анар. И это, пожалуй, говорит все о его популярности и значимости. В преддверии юбилея живого классика азербайджанской литературы он поделился с нами мыслями о постмодернизме, национальной идентичности и смене поколений.

Фото: Александр Гронский

БАКУ: Я перед нашей встречей читал несколько ваших интервью, и сложилось ощущение, что к вам относятся как к живому памятнику, который знает все о добре, зле и прочих важных вещах. Но вы все-таки не монумент, а живой человек. Мне всегда интересно, как это ощущается изнутри?

АНАР: Да, в последнее время в Азербайджане появилась дикая мания фотографироваться – так везде, наверное?

БАКУ: Да, конечно, везде.

А.: Ну вот. И я не могу выйти на бульвар спокойно. Потому что раньше подходили хотя бы с книгами, просили автограф – это было приятно. А сейчас подбегают люди и хотят фотографироваться. Я спрашиваю: ты хоть одну мою книгу прочел? А человек меня просто по телевизору видел и не знает, кто я, что я.

БАКУ: И все-таки, какие у вас ощущения от предстоящего юбилея?

А.: (Смеется.) Я вообще не люблю отмечать юбилеи и стараюсь в это время быть не в Баку, потому что это всегда хлопоты. Но в этот раз придется быть здесь – все-таки 80 лет. А так – что такое юбилей? Хитрость жизни заключается в том, что она проходит постепенно. Если бы между семьюдесятью девятью и восьмьюдесятью был разительный разрыв, можно было бы о чем-то таком говорить, но его нет. Просто в какой-то момент понимаешь, что большая часть жизни прошла. С одной стороны, это закон, и ничего здесь не поделаешь, а с другой – конечно, хочется иногда крутануть обратно и прожить еще раз. Но это несбыточная мечта… За 80 лет, конечно, набираешься опыта. Приобретаешь друзей, теряешь друзей, что-то получается, что-то нет. Я хотел бы встретить юбилей с новыми книгами – в Москве в последнее время было издано несколько книг, должна выйти книга в Турции, Молдавии и, конечно, в Баку. Кроме того, недавно я перенес тяжелую операцию на сердце – байпас. Меня предупредили, что делать ее надо срочно, потому что позже организм не позволит. И вот в течение трех часов я был под наркозом и ощутил, что такое небытие. У меня не было клинической смерти – никакого света, голосов, туннелей. Просто небытие, тьма. И когда пришел в себя, я написал, что вернулся из небытия к бытию. Это все-таки счастье – быть.

БАКУ: Вы говорите, что хотите отмотать и прожить все по новой. Хочется что-то изменить?

А.: Нет, не изменить, скорее скорректировать. Думаю, что прожил бы примерно ту же жизнь. Я прожил ту жизнь, которую хотел прожить.

БАКУ: А коррективы какого толка?

А.: Я бы больше времени посвящал творчеству и меньше отдавался бы общественной жизни. Я 30 лет руковожу Союзом писателей, это очень неблагодарное дело. Заседания, постоянные мероприятия – конечно, трата времени. Кроме того, я был народным депутатом в трех парламентах – в самое сложное время. У нас были такие баталии! В Москве я заседал в пик карабахского кризиса. Это было необходимо, очень важно. Я не жалею, но это время я отнимал у творчества, того состояния, которое для меня максимально органично.

БАКУ: Но ведь для писателя очень важен опыт. Одно без другого не бывает.

А.: Вы правы. Мне вообще повезло, что я не замкнулся на Азербайджане. Я очень благодарен родителям за то, что они отдали меня в азербайджанскую школу, – иначе я бы остался без языка, а писатель без языка… Я пишу на азербайджанском. Потом отучился на филологическом факультете, а после этого – в Москве, сначала два года на сценарных курсах, а потом еще два – на режиссерских. Это дало мне возможность ощутить атмосферу столицы и многонациональной страны вообще. Время моего обучения сценарному мастерству пришлось на пик хрущевской оттепели, в Москву ехали самые продвинутые люди из всех республик. Через них я ощутил пульс страны – потом такое было и в период депутатства. Это дало мне приобщение к более масштабному историческому процессу, чем чисто азербайджанский.

БАКУ: В период депутатства у вас не было соблазна уйти в политику?

А.: Нет, я всегда воспринимал это как вынужденное явление. Кроме того, я был популярен, но у нас были куда более активные люди – Тофик Исмаилов и Алик Мамедов; они потом погибли в Карабахе – я мог тогда полететь с ними, уберегся. Но все обращались ко мне, потому что я был более известен, у меня в номере всегда был раскален телефон. Звонили из Москвы, Баку, Еревана, сыпались телеграммы со всего Союза, как будто я один за все отвечаю. Это было колоссальное напряжение, оно чудовищно на меня давило. К счастью, я с самых юных лет чувствовал защиту Гейдара Алиевича Алиева, который всегда незримо присутствовал в моей жизни и оберегал.

БАКУ: Сейчас много разговоров о так называемой советской идентичности. И вот мы с вами сидим в вашем кабинете в Баку и тоже говорим по-русски. Можете точно сказать, кем вы себя ощущаете сейчас?

А.: Я однозначно ощущаю себя азербайджанским писателем, который пишет на своем родном языке. При этом я всегда старался защитить от нападок тех наших писателей, которые пишут по-русски. Это парадокс: за годы независимости русскоязычных писателей стало в пять или даже десять раз больше. Но все-таки магистральный путь национальной литературы должен быть на родном языке. Тем более что мои герои думают и говорят по-азербайджански, как же я могу писать о них на другом языке? При этом я прекрасно отдаю себе отчет в том, что русский язык дал мне, пожалуй, больше, чем родной. Он открыл мне путь в мировую литературу. Если я что-то знаю, владею каким-то литературным знанием, то только благодаря русскому языку.

БАКУ: И тем не менее, есть ли у вас ощущение, что вы долгие годы жили в одной стране, потом – в другой, а теперь, наверное, в какой-то третьей?

А.: Знаете, когда только разваливался Советский Союз, в «Литературной газете» вышла моя статья «Сладкие грезы независимости, или Поднимет ли господин Жириновский тост за Бориса Ельцина». Жириновский же поначалу отрицал Ельцина, но через какое-то время мои слова сбылись: Владимир Вольфович пришел в Кремль отметить вступление Ельцина в должность с двумя бутылками водки имени себя (улыбается). Если не тост, то выпивка точно была! В той же статье была и другая мысль. Все империи рано или поздно распадались: Римская, Персидская, Британская и т. д. Распад советской империи был неизбежен, но надо было сохранить культурное пространство. Я тогда предлагал идею – создать аналог ЮНЕСКО для постсоветских республик. Чтобы можно было общаться, переводить друг друга, обмениваться опытом. Может быть, экономики это тоже касается, но я не экономист.

БАКУ: А как вы это представляли? Все-таки за 70 лет существования Союза накопилось огромное количество взаимных обид…

А.: Слушайте, ну существуют же аналогичные международные проекты ЮНЕСКО. А мы оказались как бы вне всех процессов. Я тогда шутил, что мы не печатаемся в «Дружбе народов», потому что больше не друзья, а в «Иностранной литературе» – потому что еще не иностранцы. Надо было сохранить совместное кинопроизводство, концерты каких-то серьезных артистов. Что же касается обид, то они есть у каждого народа, через них надо переступать. На жалобах ничего не построишь. А молодое поколение ни в коем случае нельзя воспитывать в духе ксенофобии и ненависти. Тем более что Баку всегда был интернациональным городом. У нас во дворе жили евреи, русские, татары, и жили мирно. Я, правда, очень не люблю это расхожее выражение – «Есть такая нация – бакинцы», потому что тогда непонятно, кто такие остальные азербайджанцы (улыбается).

БАКУ: Давайте теперь поговорим о литературе. Как вам кажется, современная азербайджанская литература, которой вы в свое время придали серьезное ускорение, в итоге состоялась?

А.: Да, безусловно. В конце концов, у нас большая древняя история литературы. Но необходимо вынести ее и за пределы республики. Мы сумели сохранить журнал «Литературный Азербайджан» и создали газету «Мир литературы». Оба издания выходят на русском языке, потому что мы не можем замыкаться внутри себя, да и много писателей пишет на русском, как я уже говорил.

БАКУ: Вы никак не можете объяснить этот факт?

А.: Ну да, трудно сказать. Может быть, дело в том, что все они живут в интернете – там проще общаться на русском… Вообще, интерес к литературе как таковой в последнее время, к сожалению, падает. Мои книги выходили в Азербайджане тиражом 50 тысяч экземпляров – и это самое маленькое. Сейчас же я радуюсь, если две тысячи выйдет. Сейчас, насколько я знаю, во всем мире так, но у нас это просто катастрофа. С другой стороны, я, конечно, шестидесятник и меня можно упрекнуть в том, что я хвалю времена своей молодости, но разве есть сейчас – хотя бы в России – писатели, равные Шукшину, Распутину, Трифонову?.. Или в поэзии – Евтушенко, Вознесенскому, Ахмадулиной? У нас тоже нет таких авторов, как Айтматов, а из того поколения остался только я (улыбается).

БАКУ: А что сейчас происходит в вашей литературе? Можете рассказать чуть конкретнее?

А.: Знаете, у меня есть претензия к молодому поколению – они всё читают в интернете. Причем читают только модных авторов. Вот скажите, как вы относитесь к Сорокину?

БАКУ: Мне не нравится.

А.: Вот и мне. И Лимонов не нравится.

БАКУ: А я Лимонова, наоборот, люблю.

А.: Не знаю, я не читал поздних вещей, но когда читал «Это я, Эдичка», то прятал книгу от своих родных, чтобы больше никто не прочел. Недавно по телевизору видел, как какая-то важная театровед рассуждала, что проблема нашей культуры в том, что на театральную сцену не пускают голых артистов. Разве это проблема? Вот и в литературе у нас так. Они приходят, начинают цитировать того же Сорокина, а я спрашиваю: ты Чехова читал? Ведь должен быть какой-то базис. Молодые писатели говорят, что они постмодернисты, хотя никто толком не может объяснить, что это такое. К нам приезжал Орхан Памук, нобелевский лауреат. Я у него спросил: вы постмодернист? А он стал отмахиваться: что вы, что вы. Я рассказал, что у нас те, кто не умеет писать, называют себя постмодернистами; он ответил, что в Турции то же самое. Умберто Эко считали постмодернистом, а он себя – нет. Я бы сказал, что азербайджанскую литературу сейчас делает растерянное поколение. Они не знают, за что зацепиться: религиозные вещи их не привлекают, национальная идея еще пока не дозрела. Плюс чувство зависти к моему поколению – мол, у нас было все. Надо подождать, что-то созреет.

БАКУ: Ну и в заключение расскажите, вы сами над чем-то сейчас работаете?

А.: Конечно, я работаю каждый день. Знаете, я как-то был в поездке с Константином Симоновым, и кто-то сказал ему: вы лучший русский писатель. А он ответил: я не лучший, я самый трудолюбивый. Вот и у меня так – ни суббот, ни воскресений. Я сейчас после операции даже хожу трудно, быстро устаю, но работать могу часами. Сейчас вот закончил сценарий о писательнице Банин и Иване Бунине. Она была из очень богатой азербайджанской семьи, эмигрировала, прославилась. Сохранилась ее переписка с Буниным – порядка 40 писем. У них были чисто платонические, но очень теплые отношения. Потом она написала об этом книгу «Последний поединок Ивана Бунина». На основе этой книги, двух других ее произведений о детстве и о жизни в Париже, а также на основе прозы Бунина я написал сценарий «Поединок в Париже». Это нескромно, но мне кажется, что это хороший сценарий. Только никак не получается сейчас добиться финансирования.

БАКУ: А как вы пишете с точки зрения техники?

А.: Как раз в той же поездке Симонов задал мне тот же вопрос. Я ответил, что от руки, а потом на машинке, а он посоветовал диктовать. На что его супруга ответила: тебе легко – у тебя машинистка, секретарша и стенографистка, ты можешь себе это позволить (смеется). Сейчас мою жизнь сильно облегчил компьютер. После того как мы перешли на латиницу, я был бы самым безграмотным человеком в Азербайджане, если бы не компьютер. Сейчас у меня так все устроено, что я пишу, как привык, а в латиницу все переводится автоматически. Если бы компьютер был 20 лет назад, я бы уже написал не меньше Толстого – томов 90 (смеется).

БАКУ: Писать сейчас стало легче, чем в советское время?

А.: Я могу точно сказать, что в советское время не писал лжи. Но сегодня я могу пользоваться приемами сюрреализма, обращаться к восточной философии, к дзен-буддизму – и никто не обвинит меня в том, что это не соответствует марксистским идеалам.

Фото: Александр Гронский