Бурная, страстная, подвижная, творческая – такова была натура Владимира Швейцера, великолепного сценариста и дважды руководителя Бакинского драматического театра. Такой была и вся его жизнь. Кажется, все, к чему прикасался этот человек, сохраняло на себе отпечаток его характера и таланта.

Графика: Сергей Снурник

Владимир Швейцер родился в Баку в 1889 году, но раннее детство провел в Одессе. Это были два самых кипучих, самых витальных города империи. Бурно растущие промышленность и торговля делали их своеобразными южными столицами страны. Семья была небедная – во всяком случае, домашнего учителя могли себе позволить, пусть и вчерашнего школьника. Такой учитель, Коля Корнейчуков, только что исключенный из гимназии как незаконнорожденный, станет потом Корнеем Чуковским – и другом Швейцера на всю оставшуюся жизнь. (Кстати, с Баку у Чуковского тоже были своеобразные связи – здесь жил его биологический отец, родом… одессит).

В родной город Володя Швейцер вернулся, чтобы учиться в гимназии Лаврова, тогда одной из лучших в городе. Все бакинские гимназисты времен Первой русской революции 1905–1906 годов были, разумеется, бунтовщиками. Большинство, правда, бунтовало не слезая с дивана и не вставая из-за парты, но только не Володя. В бакинской организации РСДРП его ценили за блестящее, несмотря на юный возраст, перо. Выражаясь современным языком, 17-летний Швейцер был главным копирайтером большевистского подполья в Баку: он писал тексты для листовок – а их нужно было писать просто, броско и ярко, чтобы поняли даже полуграмотные рабочие на нефтепромыслах.

Бакинской парторганизацией тогда руководил молодой грузин, звали его Иосиф Джугашвили. Неизвестно, как именно знакомство с будущим властелином полумира повлияло на жизнь Швейцера. Но точно известно, что они были довольно близки: Швейцер ездил навещать Сталина в сибирскую ссылку, а главное, у них был… один псевдоним на двоих. Оба назывались фамилией Нижерадзе: первый – когда попал в Баиловскую тюрьму, второй – когда бежал, опасаясь ареста, из Баку в Екатеринбург.

Брызги шампанского

«Нечасто приходилось встречать столь яростного жизнелюбия!» – так напишет годы спустя о Швейцере драматург Леонид Зорин, комментируя выбор псевдонима, с которым вчерашний бакинский гимназист вошел в историю отечественной культуры. Еще в Баку Швейцер подписывал свои первые крошечные газетные заметки «Володюша», но на Урале впервые прогремело другое имя – «Пессимист». Именно так будут звать Швейцера читатели его острых мини-фельетонов и блестящих театральных рецензий в «Уральской жизни» и «Приазовском крае», журнале «Рампа и жизнь» и харьковской газете «Утро».

Швейцер-Пессимист охотно печатался везде, где печатали, и слава его в канун Первой мировой была громадна. Тот же Леонид Зорин вообще считал, что именно журналистика была истинным призванием Швейцера, фирменным стилем которого были «упругая мускулистая фраза, свободная раскованная интонация, энергичная и вместе с тем интимно-доверительная подача мысли, наконец, ясное гражданственное начало». Увы, во времена войн и революций независимой прессе никогда не живется особенно сладко. В театре и кинематографе с самовыражением все-таки полегче – и то и другое Швейцер любил с юности.

Первые сценарии он пишет еще в 1915 году (от тех фильмов не осталось даже названий). К этому же времени относится начало его театральной карьеры. Швейцер поступает завлитом в «Летучую мышь» – самый хулиганский (даром что созданный учениками Станиславского) из тогдашних русских театров, развеселое кабаре, в котором бурлеск был не самоцелью, а тонко отлаженным инструментом сатиры, в том числе политической. На сцене в знаменитом московском доме Нирнзее помимо высококлассной штатной труппы не переводились, как сказали бы сейчас, и guest stars: Шаляпин, Пашенная, Собинов, Немирович-Данченко, Леонид Леонидов… Словно не было за окном войны и революции, словно этот праздник не закончится никогда.

Популярность «Летучей мыши» была столь гигантской, что театр не прекращал гастрольную деятельность даже во время Гражданской войны, с равным успехом выступая как перед белыми, так и перед красными. Увы, рано или поздно пришлось определяться – и большинство труппы предсказуемо выбрало белую эмиграцию. Среди тех, кто остался (дело происходило в Тифлисе в 1920 году), был Владимир Швейцер.

Графика: Сергей Снурник

Сцены меняются

27 сентября 1920 года Азцентропечать (орган, ведавший в тогдашнем Азербайджане всей культурой, агитацией и пропагандой) и АзКавРОСТА (под этой аббревиатурой скрывалось нынешнее информационное агентство АЗЕРТАДЖ) издали совместный приказ. Учредить в городе Баку Государственный свободный сатир-агиттеатр и назначить его руководителем Владимира Захаровича Швейцера. Так началась история бакинского Русского драматического театра – самого известного детища Владимира Швейцера.

Театр, построенный первоначально на тех же эстетических принципах, что и «Летучая мышь», но идеологически приемлемый для новой власти, придумал сам Швейцер. Он же привез в Баку нескольких актеров «Мыши» и принялся за дело с обычной своей энергией, оказавшейся исключительно созвучной тому тяжелому, но по-своему страстному времени.

Помещение выбили на Ольгинской, 4 (теперь улица Мамеда Эмина Расулзаде), в бывшем пассаже Тагиева. Коллектив собрался большой, под 100 человек, все люди яркие, понимающие задачу. Театры, подобные «Летучей мыши», в Баку уже существовали – «Момус», «Улыбки», – и оттуда к Швейцеру пришли и актеры, и сотрудники постановочной части, например декораторы. Театр открылся 20 декабря 1920 года.

Это был именно агиттеатр – шумный, злободневный, нескучный, передовой. «Утром в газете, вечером в куплете» было не просто девизом – жизненным кредо. Все новомодные течения – кубизм, супрематизм, футуризм – Швейцер отважно тащил на сцену, быстро ставшую едва ли не самой популярной в Баку.

Но век агитки недолог. Новая власть обустраивалась всерьез и надолго, и театры ей скоро понадобились под стать – более солидные, более строгие. В 1923 году швейцеровский коллектив был преобразован в Бакинский рабочий театр с более академическим репертуаром.

Вероятно, тут Володюша немного заскучал. Революционер не только по юношеским увлечениям, но и по самому духу, Швейцер в рамках сложившегося, заработавшего проекта чувствовал себя тесновато. И в конце двадцатых он в который раз решительно меняет свою судьбу: переезжает в Москву, становится заведующим сценарным отделом «Межрабпомфильма», самой передовой на тот момент киностудии страны. Швейцер не просто сидит в кабинете – он много пишет сам, и не для кого-нибудь – для легендарного Якова Протазанова. «Праздник святого Йоргена» (1930), «Марионетки» (1933), «Бесприданница» (1936) – три великих протазановских фильма, абсолютная классика советского кино – сняты по сценариям Швейцера.

Ассистентом Протазанова на этих фильмах был Александр Роу. Когда Швейцера назначили главным редактором только что созданной студии «Союздетфильм», он принялся искать режиссеров, которые специализировались бы именно на детском кино, и предложил заняться этим Роу. Так появились «Василиса Прекрасная», «Конек-Горбунок» и «Кащей Бессмертный» – все три по сценариям Швейцера. А закончит свою карьеру в художественном кино Швейцер «Пржевальским» (1951) – вероятно, последним великим фильмом «сталинского кино», грандиозным байопиком, снятым практически полностью на натуре, причем в тех местах, где путешествовал герой: в Уссурийском крае, Корее, Китае, Монголии.

Прощальные подарки

Но в перерыве снова был Баку. В 1945 году Швейцер возвращается в созданный им за четверть века до того Русский драматический театр в качестве директора. И найдя положение дел далеким от идеала, тут же принимается за самое на тот момент насущное – материальную базу. «...Коммерческих посадочных мест в зале 1032, продажных – 1020. Глубина сцены – 10 метров, ширина – 17 метров, высота колосников – 18 метров, высота зеркала – 8 метров. Требуется ремонт сцены... В регуляторной нужен новый трансформатор, прожекторы, подсветы, снопосветы и др. аппаратура... Здание театра нуждается в капитальном ремонте. В том числе крыша, сарай, все производственные и служебные помещения». После этой докладной записки в театре начался долгожданный ремонт.

Покончив со стенами и крышей, Швейцер взялся за кадры. Завлитом позвал совсем юного бакинца Леонида Зорина, который оставил о Швейцере такие воспоминания: «Квадратный, с резкими чертами лица, с каменной выпирающей челюстью, виевы веки почти опущены, когда они медленно приподнимаются, видишь темные полусонные глазки, с прячущейся на дне их усмешкой сильно пожившего человека. Страстность, кипевшая в этой натуре, была умело приручена. В каждом его неспешном движении – барственная ленца созерцателя. Но этот всегдашний покой обманчив – если присмотришься повнимательней, откроешь вечную неутоленность».

Превосходные мемуары оставил и сам Швейцер (они были главным делом его жизни в последние 20 лет, а умер Владимир Захарович в 1971 году). О Чуковском и Алексее Толстом, о Пудовкине и Сталине, о Протазанове и Марджанишвили. О Баку, городе, которому сто лет назад он оставил один из лучших его театров – Русский драматический.

Графика: Сергей Снурник