Дочь известного художника Таира Салахова, пионер галерейного дела, владелица «Айдан галереи» и светская красавица Айдан Салахова – фигура в московском художественном пространстве уникальная. Сама талантливый художник, она вывела на российскую арт-сцену немало новых персонажей.

Айдан Салахова была одной из основательниц «Первой московской галереи» – название говорит само за себя. С тех пор прошло почти 20 лет. Сегодня современное искусство и галеристы стали модной темой. Однако Айдан по-прежнему лишена того высокомерия, которым славятся иные представители российского художественного истеблишмента. Айдан – тот редкий галерист, к которому молодой художник может прийти прямо с улицы.

Она и в своем творчестве так же свободна и ни на кого не похожа, как ни пытаются критики вписать ее работы в какой-нибудь актуальный контекст.

Лица женщин на ее полотнах зачастую прикрыты паранджой – и это не дань изменчивой арт-моде, которая сейчас склонилась в сторону ориентализма, а способ постичь сокрытую от посторонних взглядов сторону женской натуры. Айдан Салахова изображает внутренний мир женщины: взгляд, который она устремляет внутрь себя, и те пограничные состояния, которые позволяют ей выходить за пределы своего «я». В любом другом исполнении подобное заигрывание с Востоком выглядело бы неловким и нарочитым, но только не в случае Айдан, унаследовавшей азербайджанские гены и выросшей на классической европейской культуре.

БАКУ: Что изменилось за те два десятилетия, что прошли с момента открытия «Первой московской галереи»?

Айдан Салахова: Все изменилось. Абсолютно все (смеется). Когда мы начинали, современное искусство было непонятным и никому не нужным, теперь оно нужно всем. Никакой особой методики создания общественного интереса мы не вырабатывали. Демонстрировали все на своем примере: искренне любили современное искусство и часть населения этой любовью увлекли.

БАКУ: В 90-е годы трудно было переломить отношение к современному искусству?

А. С.: Было сложно, потому что потенциальным покупателям недоставало образования в этой области. Рынок начал складываться где-то в начале 90-х. В то время люди, которые вообще хоть как-то интересовались искусством, собирали в основном русскую живопись XIX века. Связано это было, разумеется, с тем, что в учебниках «Родная речь» они видели только репродукции передвижников. Искусство у них ассоциировалось с «Бурлаками на Волге», ну и с Шишкиным, Левитаном, Айвазовским… Об этом они хоть что-то знали и готовы были это покупать и собирать. Знания о том, куда этот мир двинулся, у них отсутствовали. Потому что работы Малевича в «Родной речи» не печатали. Так что понимание «Квадрата» Малевича давалось этим людям с трудом. С такой вот публикой приходилось тогда работать. Притом, повторюсь, это были люди, которые хоть как-то интересовались искусством.

БАКУ: Когда вы почувствовали, что ситуация изменилась?

А. С.: Только в конце 90-х – начале нулевых. Примерно десять лет ушло на формирование аудитории, которая способна понять и оценить живопись, не похожую на картины Шишкина.

БАКУ: Сейчас, когда случился глобальный кризис, не кажется ли вам, что современное искусство потеряет часть аудитории? Хотя бы потому, что вложения в него уже кажутся не столь привлекательными, как пару лет назад?

А. С.: Российские коллекционеры покупают то, что доставляет эмоциональное удовольствие, не слишком задумываясь о выгодности инвестиций, больше для души. В этом наше отличие от Запада. Поэтому в России люди не перестанут покупать картины только потому, что теперь их трудно перепродать.

БАКУ: Сейчас в Москве работают сотни галерей, у каждой своя концепция и свой круг художников. Какие проекты вам нравятся?

А. С.: Конечно, «Гараж» и Baibakov art projects, потому что у них есть возможность организовывать крупные некоммерческие экспозиции и привозить сюда актуальных западных художников. Мне близка их выставочная концепция и некоммерческая форма. Это очень важно и сложно в условиях кризиса. Еще могу назвать такие галереи, как XL, «Гельман», «Риджина», «Победа». В последнее время мне очень симпатичен pop/off/art проект.

БАКУ: Если сравнивать западный арт-мир с нашим – в чем мы сейчас проигрываем?

А. С.: Во всем проигрываем. Художников у нас вроде бы много, но 98 процентов занимаются традиционным искусством. Актуальным искусством занимаются хорошо если 100-150 человек. На огромную страну это ничтожное количество. К примеру, в Нью-Йорке только в районе Челси есть 300 галерей, из них 100 – хороших. А у нас не хватает ни современных художников, ни галерей. Салонов полно, а галерей очень мало. И людей, которые отличают салонное искусство от актуального, тоже немного.

БАКУ: Но это же связано с проблемой образования…

А. С.: Да, образовательная программа у нас мало изменилась с 50-х годов. Как Суриковское училище выпускало в советское время художников для исполнения госзаказа, так оно и сейчас продолжает их по той же программе учить.

БАКУ: Вы и сами окончили Суриковское училище, и ничего – все хорошо у вас складывается.

А. С.: Да, я и сейчас там преподаю. Это академическая школа. Это как гаммы научиться играть. Безусловно, это нужно и важно, но потом еще лет пять приходится перестраиваться. Очень мучительный процесс. Потому что ты уже привыкаешь к этой системе и ее мировоззрению, и потом трудно из всего этого выкарабкаться и научиться свободно думать. Это мало у кого получается. Мне повезло: я училась в мастерской своего отца (Таир Салахов – народный художник СССР, Азербайджана и Российской Федерации. – Ред.), и свободно думать он нам разрешал уже с третьего курса. Поэтому у меня переходный период от школярства к творчеству занял полтора-два года. У многих он затягивается на десятилетие, а у некоторых так и не заканчивается.

БАКУ: На мой взгляд, в нашем современном искусстве очень мало художников, прошедших академическую школу.

А. С.: Да, это так. Потому что людям, прошедшим через академическую мясорубку, очень трудно понять, что мало уметь что-то рукой исполнить, нужно иногда и головой думать. В наших художественных вузах так засоряют мозги, что очень сложно потом перестроиться.

БАКУ: Так это плохо или хорошо, что в российском современном искусстве мало художников с художественным образованием?

А. С.: Плохо, конечно. Потому что те современные художники, которые у нас есть, сильно проигрывают в ситуациях, когда необходимо использовать живопись. Все-таки обучиться элементарной художественной грамоте необходимо. Если бы удалось совместить наше академическое образование с западным, где учат ловить идеи и придумывать новые концепции, то цены бы не было нашим художникам. А пока что их работам не хватает то живописного мастерства, то мысли и оригинальности.

БАКУ: Если говорить о круге художников, с которыми работает ваша галерея, то они, с моей точки зрения, выгодно отличаются как раз качеством своих работ. Они все очень разные: Елена Берг ничем не похожа на Ростана Тавасиева, а Леонид Ротарь – на Аню Желудь, но ни одного из них нельзя обвинить в недостатке профессионализма. Как вы их выбираете?

А. С.: Я всегда полагаюсь на интуицию. Некоторые художники сами приходят. К примеру, Ирина Дэвис, выставка которой недавно проходила в моей галерее, именно так и появилась у нас год назад: просто пришла и показала свои работы. Аню Желудь я встретила в Музее современного искусства в Ермолаевском переулке – на выставке молодых авторов. Олега Доу впервые увидела на премии имени Кандинского. По-разному бывает…

БАКУ: Со стороны складывается впечатление, что большинство ваших художников тяготеет к новой интерпретации классицизма…

А. С.: Так критики писали в самом начале нашей деятельности, но я с этим не согласна. Просто эти художники знакомы с законами композиции – вот и весь классицизм. В первую очередь меня интересуют идеи, которые заложены в работах, а не принадлежность к какому-то стилю или направлению.

БАКУ: Скоро вы уезжаете на выставку-ярмарку в Нью-Йорк. Скажите, наше актуальное искусство сейчас котируется на Западе?

А. С.: Четыре года назад мы выставляли в Нью-Йорке Рауфа Мамедова – и это был очень успешный проект. Еще возили диптих Елены Берг «Ногти» – и продали весь стенд. В этом году я поступаю радикально: почти все наше пространство будет занимать инсталляция Ани Желудь «Гинекологический кабинет». Она делает красивые каркасы предметов, на сей раз это будут металлические контуры гинекологического кабинета: кресло, капельница, медицинские инструменты. Интересно и очень смело. Приеду – расскажу, как это было там воспринято.

БАКУ: Наш разговор так сложился, что Айдан-галеристка заслонила Айдан-художницу. Это несправедливо. Расскажите о вашем последнем проекте «Персидские миниатюры», который выставлялся в конце прошлого года и наделал много шума.

А. С.: «Персидские миниатюры» – это продолжение той темы, которая была начата в серии «Я люблю себя». О диалоге женщины со своим внутренним «я», о некой двуличности женской природы. О ее взаимоотношениях со своей чувственностью и женственностью – то, о чем забывают женщины в современном мире. 

БАКУ: А то, что ваше творчество критики часто припечатывают термином «феминистское искусство», вас не раздражает?

А. С.: Раздражает очень! Потому что это не феминистское искусство, а тогда уж постфеминистское (смеется).

БАКУ: Чем же они друг от друга отличаются?

А. С.: Не знаю, чем отличаются, потому что я не вникаю во все эти теории (смеется). Что касается «Персидских миниатюр» и того, почему там все время изображена женщина в парандже, то я имела в виду закрытость женской сущности и ее стремление к самопознанию.

БАКУ: Сейчас к теме Востока и ислама особое внимание. Это влияет на интерес к вашему творчеству?

А. С.: Повышенное внимание к Востоку обусловлено реакцией на определенные события и обстоятельства. К примеру, когда я везла свои работы на выставку в Италию, таможенник, увидев на полотнах женщин в парандже, спросил меня: «Что, шахидок везете?» Не думаю, что это можно назвать интересом.

БАКУ: Но у культурной публики все же иное восприятие восточных мотивов?

А. С.: Да, есть люди, которые способны воспринять паранджу не буквально, а увидеть за ней некую интерпретацию женской открытости и закрытости.

БАКУ: В конце 90-х «Галерея ХL» выставляла очень красивую вашу видеоработу «Саспенс» – расскажите о ней.

А. С.: Героиней этой работы стала художница Лиза Плавинская: у нее потрясающее лицо – как будто с полотен эпохи Возрождения сошла. Лиза в тот момент была беременна. А мне хотелось снять видео о страхах беременной женщины, которая не знает, кто у нее родится, как родится и вообще что с ней будет дальше. «Саспенс» – это ожидание чуда и страх одновременно, два сложных чувства – тягость и радость, которые одновременно живут внутри беременной женщины.

БАКУ: Вы следите за изменениями, которые происходят в азербайджанской художественной среде?

А. С.: Последние два года я стала чаще бывать в Баку. Не могу сказать, что я хорошо знаю контекст – для этого там надо жить. Но я как раз собираюсь его изучать.

БАКУ: Можете назвать своих любимых западных художников – из числа актуальных?

А. С.: Мэтью Барни мне очень нравится. И Луиз Буржуа.

БАКУ: Вам не кажется, что в современном арт-мире влиятельные галеристы и талантливые промоутеры способны «сделать имя» художникам, которые ничего особенного собой не представляют?

А. С.: Рекламная стратегия – это, безусловно, важно. Но если художник не талантлив, то ему никакая раскрутка не поможет. Зритель сразу почувствует подлог. Наоборот, если проект неудачный, а его при этом активно раскручивают, это вызывает раздражение и отторжение. Я, например, никогда не занималась специальным пиаром какого-то отдельного автора. И вдруг однажды прочитала: «У «Айдан галереи» очень хорошо работает пиар-отдел». Мне было смешно это читать, потому что у меня в тот момент в галерее работали всего три сотрудника. Зрителя не обманешь: хороший художник сам себя пиарит своим искусством.

БАКУ: А вспомните какой-нибудь проект, который удивил вас как зрителя.

А. С.: Меня потрясла инсталляция Олафура Элиассона в галерее «Тейт модерн» в Лондоне – она называлась «Погода». Гигантское искусственное солнце заливало светом огромный Турбинный зал – это было что-то потрясающее, ни одна фотография не способна передать это ощущение. Нам, к сожалению, еще далеко до реализации таких проектов.