Я родился в Шемахе и, когда начали публиковать мои стихи, взял название родного квартала в качестве псевдонима. Я одинаково люблю Шемаху, где прошло мое детство, и Баку, где состоялась моя жизнь. Эти два города разделили мое сердце пополам, поэтому я называю себя шебакинцем.

Мне повезло появиться на свет в большой дружной семье. Отца, который 40 лет проработал инженером-геодезистом, знала и уважала вся Шемаха. Мама-домохозяйка вырастила восьмерых детей: у меня было пятеро братьев и две сестры. Отцу не надо было читать нам мораль или специально объяснять, что такое хорошо и что такое плохо: мы просто смотрели, как он вел себя, какие решения принимал в сложных и простых ситуациях, – и поступали так же. Первое правило, которому мы научились у него, – в семье надо заботиться друг о друге. Поэтому старшие братья и сестры безропотно и терпеливо занимались со мной. В результате еще до школы я умел читать и писать.

В квартале Сарыторпаг, где мы жили, явно существуют какие-то энергетические потоки или в воздухе витает некий творческий вирус – не знаю, как еще объяснить тот факт, что огромная часть рожденных в Сарыторпаге людей посвятила себя искусству. Из моего квартала вышло очень много талантов, и большинство из них были литераторами. Отсюда родом сам Сеид Имадеддин, более известный под псевдонимом Насими. Он жил в XIV веке, знал несколько языков, был последователем суфизма. Как знаток мистицизма, он наверняка мог бы объяснить «гений места». А в XIX веке в нашем квартале родился классик азербайджанской литературы Сеид Азим Ширвани, который писал божественные газели о любви.

Баку я впервые увидел в пять лет. И хотя с тех пор прошло больше полувека, я помню этот момент во всех подробностях. Мы с отцом отправились в гости к столичным родственникам. Автобус въехал в город, вывернул на Тбилисский проспект, стал спускаться к центру. Я сидел на заднем сиденье, в проходе, и через лобовое стекло мне открывались прекрасные виды. И тут я увидел перед собой море. Я даже не представлял, что на свете существует такая красота, и от восхищения ахнул на весь автобус. Пассажиры как по команде повернули головы и принялись удивленно меня разглядывать, а я от неловкости прижался к отцу…

Честно говоря, море до сих пор вызывает у меня восторг, иногда такой же сильный, как при первой нашей встрече. Когда дует теплый гилавар, у меня впечатление, что еще немного – и небольшие волны оторвутся от морской поверхности, закружатся над городом, как лепестки роз, а потом опустятся на бакинские улицы. Когда резко и мощно налетает пронзительный хазри, мне кажется, что он хочет приподнять потемневший Каспий как одеяло, чтобы улечься под ним и наконец успокоиться. Море и Баку для меня почти синонимы, и к обоим я отношусь как к мистическим живым существам. Причем у Баку эта магия белая, добрая, поэтому искренним и душевным людям в нем по-настоящему хорошо: они с городом полностью совпадают.

В школе я был отличником. Поэтому после окончания восьмого класса родители отправили меня из Шемахи в Баку поступать в только что открывшееся Военное училище имени Джамшида Нахчыванского. Поступил. Но через неделю не выдержал казарменных порядков и сбежал.

Четких планов насчет того, как жить дальше, у меня не было, зато была крыша над головой. Я жил у старшего брата Рашида, который учился на третьем курсе физфака Бакинского университета. Рашид тогда только женился на своей однокурснице Мехрибан, девушке из обеспеченной семьи, коренной бакинке. Они были на редкость красивой парой и очень любили друг друга. Отцы сняли им квартиру в центре, на улице Касума Исмаилова (сейчас это улица Заргарпалан рядом с МВД), что сделало молодых супругов еще счастливее. На радостях они позвали меня к себе пожить первое время.

«Первое время» слегка затянулось: я успел устроиться на железнодорожную станцию Баку-2 монтером пути. Днем на работе я заколачивал шпалы и прокладывал рельсы, а по ночам читал, много и довольно беспорядочно. Но все книги были в конечном счете об одном – о любви. Во всяком случае, я их так воспринимал.

Тема любви страшно меня волновала. Хотя на руках у меня не проходили мозоли, да и быт был довольно брутальным, в душе расцветали тончайшие переживания. Меня переполняла любовь, еще не обращенная на кого-то конкретно. А может, так рвались наружу мои стихи, для которых еще не настал срок.

Однажды к нам с Рашидом приехала из Шемахинского района бабушка Шекер со стороны мамы. Я встретил ее на автовокзале. На маршрутке мы доехали до улицы Гуси Гаджиева (сейчас – проспект Азербайджана) и вышли. Нам предстояло перейти дорогу, а по центру Баку уже тогда машины мчались как сумасшедшие. Надо сказать, моя бабушка впервые в своей жизни попала в столицу и увидела, какое там большое движение. Она была ошеломлена, испугана, и когда мы встали на переходе, спросила дрожащим голосом: «Захид, а как мы попадем на другую сторону? Неужели побежим наперерез машинам? Мы же наверняка погибнем!» А я ей: «Да вообще нет проблем: меня же в Баку все знают. Сейчас водители поймут, что великий поэт Захид со своей бабулей желает перейти дорогу, и сразу остановятся».

Бабушка, конечно, не поверила. Но тут нам загорелся зеленый свет, машины остановились, я взял бабушку под руку и вальяжно направился через дорогу. Бабушка ничего не знала о светофорах, поэтому была потрясена случившимся. Она принялась поздравлять меня с получением всенародной известности, обнимать и целовать посреди дороги.

Дворик, где мы жили с Рашидом, был совсем маленьким по бакинским меркам – там обитало всего шесть семей. По вечерам соседи любили посидеть вместе, кто-нибудь выносил самовар, все пили чай, мужчины играли в нарды, молодые обсуждали кино. Мой брат хорошо играл на таре, поэтому иногда наши вечерние посиделки проходили под музыку. Часто гвоздем вечера становился сосед дядя Рафиг. Он был азартным футбольным болельщиком и красноречивым рассказчиком – очень любил поговорить. Две эти страсти находили выход, когда дядя Рафиг начинал рассуждать о судьбе отечественного футбола вообще и о последней игре команды «Нефтчи» в частности. Тут все замолкали и лишь качали головами, не решаясь прервать его пламенные монологи.

Другой наш сосед, дядя Джабраил, был то ли родственником, то ли другом семьи величайшей бакинской звезды – гитариста Рамиша, который виртуозно играл на электрогитаре сложные и оригинальные мелодии, просто Паганини! К тому же он обладал яркой внешностью и длинными волосами. Стоит ли говорить, что Рамиш имел бешеный успех, билеты на его концерты было не достать. Но дядя Джабраил помогал нам с этим.

Жил у нас во дворе и зубной врач дядя Рамиз с сыном Зауром и дочкой Лали. Они были горскими евреями, но я узнал об этом только через много лет: в годы, когда мы вместе пили во дворе чай, национальность соседей никого особо не интересовала. Главное, чтобы человек нравился, а семья зубного врача была очень культурной и порядочной, их все любили. Когда скончалась жена дяди Рамиза тетя Лейла, мой брат Рашид и его Мехрибан на три дня отдали для проведения панихиды свое жилье, потому что семья стоматолога жила в слишком тесной и узкой квартире: принять много людей там было невозможно, а специальных домов для проведения траурных церемоний в Баку тогда еще не было. Недалеко от нас жили братья Рамиза: Вагиф, Фазил, Фирудин и Тельман. Через некоторое время все узнали о последнем как о миллиардере, меценате и хозяине московского «Черкизона» Тельмане Исмаилове.

Еще когда я жил в Шемахе, часто слышал, будто коренные бакинцы недолюбливают провинциалов. «Как же бакинцы узнают, кто с периферии, а кто нет?» – думал я. Переехав в Баку, вскоре узнал ответ: все дело в акценте. Певучий бакинский выговор очень отличался от манеры разговаривать в других областях Азербайджана. По выговору бакинцы с первого же слова узнавали приезжих. Однако нелюбви к провинциалам я никогда не замечал.

Например, вернувшись из армии, я снимал комнату в доме на Верхне-Нагорной улице (сегодня – улица Абдуллы Шаига). Хозяин квартиры Инглаб относился ко мне как к сыну, а его жена Дильбер заботилась обо мне как мать. Она часто готовила для меня, а когда устраивала большую стирку, забирала заодно мои грязные вещи. Пожилой продавец из соседнего продуктового магазина тоже относился ко мне как к родному. Однажды он сказал: «Вижу, ты наш человек, хороший парень. Поэтому не стесняйся: когда у тебя не будет денег, бери, что тебе нужно, просто так. Как-нибудь потом вернешь».

После армии я устроился на БЭМЗ – Бакинский электро-машиностроительный завод. Попал туда случайно, и это была чисто бакинская история. Однажды разговорился в метро с пожилым мужчиной, который представился дядей Колей. Минут через пять после знакомства он спросил, где я работаю, и, узнав, что нигде, тут же предложил пойти к нему в ученики на БЭМЗ. Так я стал токарем и обрел старшего товарища, очень искреннего и светлого человека, с которым потом общался много лет.

Тогда же я поступил в вечернюю школу № 188. Мне повезло: литературу преподавал очень талантливый учитель Гурбан муаллим. Когда-нибудь обязательно напишу о нем рассказ. Он был прекрасен как педагог и совершенно неотразим как рассказчик. Благодаря этой способности учитель Гурбан так увлек меня сюжетами произведений, включенных в школьную программу, что я прочитал не только их, но и многие другие сочинения «программных» авторов, а потом и «непрограммных».

Недалеко от дома Рашида жили отличные ребята – Юсиф и Ислам, еще одни мои друзья юности. Наш досуг не отличался от времяпрепровождения всех молодых бакинских парней: мы гуляли по бульвару, ходили в наши любимые кинотеатры «Ветен» и «Азербайджан». Но больше всего нам нравился бар на верхнем этаже гостиницы «Баку», которую снесли лет 15 назад. Ходили туда ради ощущения красивой жизни, ради прекрасных закатов, видов вечернего моря и болтовни обо всем на свете.

Другой нашей любимой точкой было иранское консульство, которое располагалось на месте нынешнего иранского посольства. Мы ходили туда с одной целью – посмотреть на иномарки. Перед консульством стояли два «мерседеса», которые были источником нашего эстетического наслаждения. Оттуда мы обычно перемещались к Азербайджанскому драматическому театру полюбоваться припаркованным там «фордом» народного артиста Гасана Турабова. Кажется, в 1970-х годах в Баку были только эти три иномарки. Во всяком случае, я других не видел.

Тогда в Баку очень важно было правильно одеваться, за этим молодые люди отправлялись к спекулянтам в квартал Кубинку. Спекулянты продавали вещи, без которых в те годы невозможна была мало-мальски светская жизнь: нейлоновые рубашки всевозможных цветов, «чарльстоновые» брюки и мужские туфли «на платформе» – так называли плоский широкий каблук. Туфли должны были быть бордового цвета. Я понемногу откладывал деньги и каждый месяц покупал у спекулянтов какую-нибудь сногсшибательную вещь. Через полгода я уже мог выходить в свет вместе с Юсифом и Исламом.

Надо сказать, что эти ребята были бесконечно далеки от литературы, которая для меня была дороже всего, я ею в буквальном смысле жил. Но при этом Юсиф и Ислам были самыми преданными друзьями за всю мою жизнь. Они дружили так, как умеют, наверное, только в Баку: я знал, что могу положиться на них в самую трудную минуту.

Я ценил их надежность и верность, но все равно иногда чувствовал себя одиноким. В такие дни я ходил один по Ичери шехер, воображая, что попал в средние века, разглядывал мельчайшие детали старых зданий, заходил во дворец своих земляков Ширваншахов. Ведь они были шемахинцами, точнее, как и я, шебакинцами: им настолько приглянулась бухта на берегу Каспия, что они на время оставили Шемаху, чтобы построить в Баку дворец и крепость.

После окончания Литературного института имени Горького я некоторое время работал спецкором в газете «Адальять». А после распада СССР уехал на работать в Москву: ведь я должен был содержать семью – мы с женой уже растили двоих сыновей. Это было странное время: вдали от дома, я не представлял, как сложится дальше жизнь. Но, слава богу, все постепенно наладилось.

В 2006 году я вернулся в Баку. Помню, как поразил меня набравший силу город, когда я увидел его с аллеи Шахидов. И до сих пор Баку молодеет, а я, к сожалению, старею. Но люди здесь не меняются, такие же открытые и душевные.

На днях я краем уха услышал разговор жены с нашим младшим сыном. Он сказал: «Отец заканчивает очередную книгу? Он уже перевел десятки шедевров, сам написал немало, ему уже 62 года, а он все еще живет в своем любимом Баку квартирантом». А жена ответила словами, за которые я очень ей благодарен.

Она сказала: «Слава богу, что он в сердцах квартирантом не живет».