У Булата Окуджавы есть строка: «Арбатство, растворенное в крови». А в моей крови растворено бакинство – особая жизненная субстанция, которая сформировала меня как человека и без которой я бы не был собой.

Ребенку жизнь кажется бесконечной, словно он смотрит в будущее в перевернутый бинокль. Но с годами понимаешь: жизнь проходит быстрее, чем хочется. В Баку моего детства я был бесконечно счастлив. Тогда я просто чувствовал это, а сегодня могу осознанно сформулировать: счастье – это когда живы мама, папа, бабушки, когда за столом собирается семья, когда в гости приходят друзья, когда утром идешь в школу.

Я даже с закрытыми глазами готов проделать этот маршрут: от нашей улицы Петра Монтина, 111, надо пройти до улицы Корганова и повернуть направо, а затем налево на Ази Асланова – там круглосуточно работала типография «Красный Восток». Я всегда останавливался, чтобы вдохнуть запах краски. Вторым запомнившимся мне ароматом тех лет был запах расплавленного кира, которым покрывали крыши старых бакинских домов. У многих азербайджанских художников образ Баку связан с этими плоскими крышами. От улицы Асланова – сто метров по улице Гоголя, и налево, на углу улицы Толстого, стояла моя школа №1.

Через много лет один выпускник нашей школы открыл в нью-йоркском Бруклине ресторан «Чинар». И выкупил право переименовать угол улиц, на которых находится его заведение. Теперь тот угол называется «Гоголь-Толстой кю-часи».

В Баку моего детства, в 1950–1960-х годах, собственно, как и во всей стране, люди жили очень скромно. Мои родители были профессорами и докторами наук. Тем не менее наша семья жила в коммуналке. На 38 квадратных метрах как-то размещались мама, папа, бабушка, мы с братом Юликом и няня. Нашу замечательную няню-украинку мы бесконечно любили. И хотя у нее были имя, отчество и фамилия, все знали ее как «няню Гусманов».

Кстати, первый во дворе телевизор – КВН с линзой – появился у наших соседей по коммуналке, дяди Стасика и тети Кати. Все дворовые ребята по вечерам приходили к ним смотреть единственный канал, который был тогда доступен. Сегодня кажется, что подобное происходило чуть ли не в средние века, но это пришлось на жизнь поколения, которое вполне еще в строю.

На рассвете во двор приходил молочник. Он приносил нам молоко еще до моего рождения. Приходили стекольщики и старьевщики, которые кричали: «Старый вещь покупаем!» И точильщики со своим «Тачить ножи-ножницы!» Сегодня это кажется неправдоподобным, но каждый день появлялись и продавцы черной паюсной икры.

В нашем дворе было девять квартир, и жили в них представители семи национальностей. Так вот, религиозные праздники мы справляли всем двором. На Новруз Байрам наши соседи Бабаевы и Худатовы пекли пахлаву и угощали всех. На православную Пасху все ели куличи семей Бояринцевых и Красовских. А Песах встречали со сладостями, приготовленными моей бабушкой и семьей Прилуцких. Этот праздничный обмен сладостями – одна из старых и до сих пор живых добрых бакинских традиций.

Кстати, президент Ильхам Алиев как-то сказал, что мультикультурализм, об упадке которого в последнее время говорят в Европе, всегда был присущ Баку. И это справедливо. На мой взгляд, совместное отмечание праздников в Баку – самое человеческое проявление сложного понятия «мультикультурализм».

Если бы я мог перенести что-то из старого Баку в современный, то выбрал бы вечерние прогулки с друзьями. На променад мы выходили в полдесятого, после программы «Время». Прогулка продолжалась до глубокой ночи, а финальная точка ставилась на бульваре, в чайхане, которая по непонятным мне до сих пор причинам называлась «Марокко». Там подавали идеально заваренный мехмери-чай с колотым сахаром и редко – с лимоном. Эти чаи сопровождали наши бесконечные разговоры. Собирались блестящие собеседники, многие из которых потом стали гордостью Азербайджана: это и писатель Максуд Ибрагимбеков, и поэт Юсиф Самед-оглы (сын великого Самеда Вургуна), и режиссер Эльдар Кулиев (сын замечательного композитора Тофика Кулиева), и блистательный художник Эльчин Мамедов. Они были из поколения моего старшего брата, а я и мои друзья старались быть «оруженосцами» рядом с ними. Разговоры велись на разные темы – от политики до спорта, от культуры до последнего гола, забитого (или зачастую пропущенного) командой «Нефтчи».

Я с детства не пропускал ни одного матча на бакинском стадионе. И сейчас переживаю за азербайджанский футбол. Ведь я застал золотые годы «Нефтчи» с Алекпером Мамедовым, Юрой Кузнецовым, моим соседом по улице Асафом Намазовым, с гениальным Толей Банишевским, в котором мы видели советского Пеле. Поход на стадион был в Баку настоящим ритуалом. Болельщики обязательно брали с собой семечки. У входа продавали вареный нут, и многие уже после игры покупали к нему знаменитое хырдаланское пиво. Прошло немало лет, прежде чем я обнаружил, что настоящее пиво имеет совершенно другой вкус и цвет. Но коричневое и мутное хырдаланское пиво казалось нам божественным напитком.

Другим важным (если вспомнить цитату Ленина) зрелищем, немыслимым без семечек, было для бакинцев кино. Моим любимым кинотеатром был «Вэтэн». Его летний зал располагался отдельно. Кинотеатр обычно получал только одну копию фильма, поэтому расписание сеансов строили так, чтобы в зимнем зале кино начиналось, например, в 20.00, а в летнем – в 20.30. Когда прокручивалась первая часть фильма, бобину с пленкой несли в другой зал. Но иногда мальчишки, которых нанимали носить бобины, задерживались по дороге, поэтому между частями образовывался перерыв минут десять. Полуторачасовой фильм мог идти с пятью-шестью интервалами. В это время все могли обсудить увиденное или повозмущаться задержкой, поворчать и посвистеть всласть.

Интересно, что, когда в «Вэтэн» всего на два дня привезли знаменитую ленту Клода Лелюша «Мужчина и женщина», фильм крутили нон-стоп круглые сутки. Были сеансы в два часа ночи, в четыре утра…

Позже, студентом, я ежемесячно летал на один вечер в Москву – сходить в театр. Я был и остаюсь большим поклонником этого вида искусства. Наверное, сказалось то, что мама была по первому образованию актрисой. У нас в доме всегда собирались люди искусства, да и папины рассказы о постановках Мейерхольда и Таирова повлияли на меня.

Авиабилет со студенческой скидкой стоил 17 рублей. Я прилетал дневным рейсом и шел в свой любимый Театр на Таганке. Там у меня были влиятельные знакомые: билетерша, пожарный и машинист сцены. За пару бутылок красного бакинского шампанского «Жемчужина Азербайджана» (одного из самых дефицитных напитков в брежневскую эпоху) и коробочку миндальной пахлавы они проводили меня в театр. А дальше как сложится: я смотрел спектакль из оркестровой ямы, из будки осветителя и даже из правительственной ложи. Так я девять раз побывал на «Гамлете» с Высоцким в главной роли и семь раз – на «Мастере и Маргарите» с Вениамином Смеховым в роли Воланда. После спектакля я ехал в аэропорт и улетал домой. А вернувшись, рассказывал о своем приключении друзьям и особенно подругам. Конечно, это прибавляло мне авторитета.

Я очень горжусь тем, что в последние годы жизни великого режиссера и гражданина Юрия Петровича Любимова я подружился с ним и его женой Каталин и смог участвовать в организации первой профессиональной театральной премии имени Любимова, вручаемой 30 сентября этого года.

На моих глазах преобразился наш потрясающий бакинский бульвар. В 1950-х он был засажен олеандрами. Детей пугали: цветы ядовитые! Но именно в олеандровых зарослях я, пятилетний, собирал в бутылку из-под кефира целую стаю божьих коровок, а дома с балкона выпускал: «Божья коровка, полети на небо...»

Тогда бульвар располагался на маленьком участке от парашютной вышки до «Азнефти». Вся прибрежная часть была забита причалами закрывшихся уже контор, из-за них не было видно моря. Спуск к воде порос камышами и был покрыт толстым слоем мазута. Самые отчаянные, и я в их числе, срывали камыши и гордо несли их домой, с ног до головы покрытые мазутом. Мама, бабушка и няня в шесть рук, незлобиво ворча, чуть ли не каждодневно оттирали меня и мою одежду.

Однажды ночью в районе бульвара послышались взрывы. Наутро заинтригованные бакинцы вышли на берег и обнаружили, что замечательный бакинский мэр (правда, тогда эта должность называлась иначе) Алиш Джамильевич Лемберанский в одночасье справился с брошенными причалами: просто снес их. И бульвар зажил новой жизнью.

Где-то в 9-м классе мы с друзьями впервые сами пошли в ресторан. То есть, конечно, это был не ресторан, а классическая бакинская кебабная. И неважно, что было написано на ее вывеске – «Фабрика домовой кухни» или «Кафе молочное», – на самом деле там правили бал шашлык и люля. На кебабные часто менялась мода. В разное время лучшими в городе считались шашлычная «Мамед-Али» (видимо, по имени хозяина) в Старом городе и «Босоножка» (не спрашивайте почему, не знаю) в Баилово. Потом их обошла по популярности шашлычная на ипподроме. Долгое время лучшим местом, куда можно было пригласить девушку, оставалась «Жемчужина» на бульваре. А уж потом многие годы, буквально до последнего времени, первенство держала кебабная на стадионе «У Гары». Гара – сначала повар, а затем владелец – сделал свое заведение легендарным. Официально заявляю: люля от Гары – абсолютный чемпион мира в этом виде поварского искусства.

К сожалению, из репертуара бакинских храмов желудка почти исчез джыз-быз – мелко нарезанные внутренности барашка, зажаренные в собственном жире с луком и картошкой. Дома его готовили редко, зато джыз-бызные (самая знаменитая – в Нагорном парке, тогда имени Кирова) больше ничего и не предлагали, кроме этого блюда. Обычно его ели зимой и запивали водкой.

Но главным гастрономическим культом в Баку был хаш. Для него всю ночь варили говяжьи ножки, а потом подавали это расплавленное желе, приправленное огромным количеством чеснока. Есть хаш, традиционное блюдо пастухов, было принято, по пастушьей же традиции, на рассвете. И сбор друзей на хаш ни свет ни заря был настоящим ритуалом.

В Баку существовала особая каста хашников. Они прекрасно знали друг друга и общались с помощью особых, известных только им паролей. Вот лишь один пример из жизни классического бакинского хашника Миши, моего тезки и друга со школы. Прилетев из Нью-Йорка в Москву по дороге в Баку, он проходил досмотр в аэропорту. Когда его чемодан просветили рентгеном, офицер таможни вначале впал в ступор, а затем позвал начальство. Чемодан с величайшими предосторожностями вскрыли. Он оказался под завязку набитым вакуумными пакетами с теми самыми ножками для хаша. Но какими! Чистыми, практически стерильными, отскобленными, без единой волосинки. Мечта! Конечно, когда Миша увидел такое в американском магазине, сердце заядлого хашника дрогнуло.

Разумеется, не только из походов в кино, утреннего хаша и вечернего чая состояла наша жизнь. У всех были дела и поважнее. Жизнь во все времена одинакова: суета сменяется маленькими и большими горестями и радостями. Но у бакинцев были и, я надеюсь, навсегда останутся их традиции, неписаные правила общения: человек изначально воспринимает себе подобного как друга или хотя бы как доброго знакомого. В Баку никогда не любили чванливых, заносчивых, наглых. Презирали снобов. Если кто-то красовался на отцовской машине, ничего кроме издевки это не вызывало: ты покажи, чего стоишь сам! (И наоборот, когда Эдику Багирову, ныне замечательному дирижеру, удавалось заимствовать старенькую «Волгу» своего папы, она сразу превращалась в маршрутное такси для друзей. До сих пор не могу понять, как, вопреки законам физики, мы числом 12 человек отправились на ней на пляж. Могу лишь сказать, что у троих из нас ноги торчали в окнах.)

Вот по таким правилам бакинской жизни прошли мои детство и молодость. По ним я учился жить. И, смею надеяться, именно им по сей день следую в этом мире.