Машина времени Гошгара Гошгарлы

Я археолог и умею различать в разрозненных камнях и черепках, найденных под землей, образы и звуки густонаселенных городов. Я вижу улицы, по которым бегали дети, пороги домов, за которыми шумела жизнь больших семей... Для меня история – это в первую очередь жизнь людей. И сегодня, глядя на небоскребы и проспекты столицы, различаю свой родной маленький Баку, где я навсегда остался юным, счастливым и влюбленным.

Иллюстрация: Юлия Сиднева

Гошгар Гошгарлы – ученый с мировым именем, известный исследователь памятников Кавказской Албании. Окончил исторический факультет и аспирантуру Азербайджанского государственного университета и с тех пор занимается археологией, специализируясь на периодах античности и Раннего Средневековья в Азербайджане. Гошгар Гошгарлы представлял археологическую науку страны на различных международных конференциях, написал множество научных работ, которые были опубликованы и за рубежом, 18 лет представлял Азербайджан в рамках программы ЮНЕСКО «Великий шелковый путь». Один из авторов статей по археологии в Азербайджанской энциклопедии и Азербайджанском национальном атласе. Работал в Институте археологии и этнографии Национальной академии наук Азербайджана (НАНА), а сегодня входит в его ученый совет.

Я вырос в лучшем месте Баку – на площади Парапет, которая впоследствии стала площадью Фонтанов. Во времена моего детства и юности она представляла собой небольшой запущенный садик, откуда было рукой подать сразу до трех кинотеатров: «Араз», «Азербайджан» и «Вэтэн». Мы жили в бывшем доме купца Лалаева, который называли не иначе как «лалаевским» или «миллионерским». Изначально дом был доходным, с прекрасными квартирами по семь-восемь комнат, в советское время превратившимися в колоритные коммуналки. В одну из них, в большую комнату площадью 37 квадратных метров, моя семья въехала в 1955 году. Прекрасно помню тот переезд: мне шел седьмой год.

В нашей коммуналке жило шесть семей, все пользовались единственным туалетом, а ванной не было вовсе, мыться ходили в баню. Дверь нашей комнаты выходила в прихожую, а к ней примыкала пропахшая «Беломором» комната Регины Францевны, известной на весь Баку портнихи. Клиенты у нее были особенные, в основном актрисы бакинских театров, а также певицы – харизматичные красавицы Сара Гадимова и Шовкет Алекперова. Кроме того, Регина Францевна шила наряды для Софьи Львовны, жены знаменитого бакинского стоматолога Николая Адольфовича Циона. На прием к нему было не пробиться.

Как-то раз, уже после хрущевской денежной реформы 1962 года, портниха завела с моим папой деловой разговор. Дымя вечной папиросой, она сделала отцу предложение, от которого было невозможно отказаться: Регина Францевна переезжает к родственникам в Мариуполь и отдает свою комнату нам. Цена вопроса колоссальная: десять тысяч «новых» рублей. Но папа согласился, потому что тесниться вшестером в одной комнате (нас у родителей было четверо) уже не было никаких сил. Вскоре на отца как на члена Союза писателей без проблем оформили дополнительную площадь.

Прошло немного времени, и еще одна соседка переехала к своему сыну в другой город. Так мы постепенно улучшили свои жилищные условия, что было очень кстати: родители устроили отдельные комнаты для сыновей и дочерей, а затем у нас появился даже собственный санузел. Въехав в одну комнату в лалаевском доме в 1955 году, к 1973-му наша семья имела изолированное жилье площадью около 100 квадратных метров – просто царские условия!

Лалаевский дом на Парапете цел до сих пор, но никто из моих родных и близких там уже не живет. По азербайджанским традициям, младший ребенок в семье остается жить в родительском доме, чтобы заботиться о пожилых отце и матери. Так квартира досталась моему младшему брату, а тот после смерти родителей продал ее, чтобы купить собственный дом. Теперь и его уже нет в живых. Так исчезло наше семейное гнездо.

***

«Закрытый дворик в Баку был нашим любимым общественным пространством. Все обожали там собираться и проводить вместе долгие часы»

Лалаевский дом был пятиэтажным. Но если учесть потолки высотой 4,7 метра, эти пять этажей были выше современных десяти. Застройка в центре Баку плотная: стены нашего дома с двух сторон примыкали к торцам соседних зданий. С третьей возвышался кинотеатр «Араз» – так в районе Парапета образовался типично ленинградский двор-колодец.

Но если северный двор-колодец – это сырое, темное и депрессивное место, то закрытый дворик в Баку был нашим любимым, как сказали бы сейчас, общественным пространством. Все обожали там собираться и проводить вместе долгие часы. Соседи – а двор у нас был не только интернациональным, как большинство бакинских дворов, но еще и очень интеллигентным, – играли в нарды и шахматы или просто разговаривали: обсуждали последние новости, статью из свежей «Литературной газеты», спорили обо всем подряд – например, о шахматном матче Спасского и Фишера. Потом все скинулись и купили теннисный стол – с тех пор дворовые встречи стали гораздо оживленнее.

Когда-то здание напротив нашего дома занимал ресторан, служивший источником страшных неудобств: по ночам в нем играла оглушительная музыка. В конце концов соседи договорились написать жалобу в Баксовет. Ресторан закрыли, а в его помещении стала работать замечательная чайхана. Она была открыта до двух-трех часов ночи (удивительное явление в советское время!) и идеально подходила для неспешных разговоров по душам или для посиделок за кроссвордами. Кстати, лучшие кроссворды печатали в журнале «Огонек».

***

Иллюстрация: Юлия Сиднева

Во дворе у нас сложилась дружная компания молодых ребят. Часто вечера заканчивались так. «О, уже девять, через полчаса последний сеанс в «Аразе», – говорил кто-нибудь. «Пойдем, пойдем!» – подхватывали остальные, и мы спешили в кино. Вместе гуляли по бульвару, ходили на пляж, ездили на рыбалку. Иногда нам перепадали такие изысканные развлечения, как просмотр фестивальных фильмов в кинотеатре «Вэтэн». Его директором была эффектная женщина Гида Александровна, и, кажется, она и мой отец активно флиртовали друг с другом. Только этим я могу объяснить то, что мне с друзьями всегда доставались билеты на такие сеансы. Гида Александровна при этом просила обязательно передать папе большой привет.

Но любимым нашим развлечением все же были розыгрыши. Чаще всего их жертвой становился мой друг, прекрасный парень Рамис Керимов: он всему верил, а когда обман вскрывался, крайне эмоционально реагировал. Организация каждого розыгрыша была настоящей шпионской операцией: чтобы провернуть ее, мы не жалели ни времени, ни фантазии, ни денег.

Как-то раз Рамис заполнил билет «Спортлото» и, как водится, опустил половину в желтый почтовый ящик. Вторую половину он доверчиво показал нам. Мы запомнили числа. Вскоре стали известны результаты лотереи: они были близки к тем, что указал в билете Рамис. Тогда у нас созрел план, для исполнения которого мы привлекли нашего соседа Азера, племянника министра газовой промышленности СССР Сабита Оруджева.

Азер был типичным представителем «золотой молодежи»: поработал в Алжире, после этого купил машину, внес взнос за кооперативную квартиру. Мы предложили ему стать главным исполнителем и спонсором нашего розыгрыша. Он по знакомству нашел чуть ли не первый появившийся в Баку ксерокс, скопировал бланк «Спортлото», а мы напечатали на нем на машинке примерно такое письмо: «Дорогой Рамис, поскольку обладатель выигрышного билета за вознаграждением не явился, приз переходит к тому, кто угадал самый близкий результат: к вам! Напишите, как вам было бы удобно получить деньги». Уже не помню, какую сумму мы указали, но она была ошеломительной. Азер позаботился о московских штемпелях на конверте (отдал письмо знакомым, улетавшим в Москву по делам), и мы принялись ждать.

Казалось, никогда еще Почта СССР не работала так медленно. Мы просто извелись в ожидании победного крика Рамиса. Наконец он раздался: друга распирало от гордости и счастья. Он снисходительно посматривал на нас, неудачников, и хвастал своим чертовским везением. Один из нас напомнил: «А ведь я одалживал тебе 30 копеек на лотерейный билет! А долг ты мне так и не отдал – значит, половина выигрыша теперь моя». Рамис горячо с ним поспорил, доказал, что никому ничего не должен, и принялся вслух строить грандиозные планы, как потратит выигрыш.

Одним словом, мы получили огромное удовольствие от всего этого спектакля. А насладившись, в деликатной форме сообщили Рамису правду. Он обиделся, наговорил нам злых слов и целых полгода с нами не общался. Мы чувствовали себя ужасно, да и скучали по другу. Но почти сразу после того, как Рамис нас простил, он снова стал мишенью розыгрыша…

***

«В моей библиотеке 600–700 томов исторической прозы – они занимают целую стену моего кабинета»

В четвертом или пятом классе школы я вдруг увлекся историческими романами. Прочитав трехтомник Василия Яна о нашествии монголов («Чингис-хан», «Батый» и «К последнему морю»), я стал искать книги исключительно с историческими сюжетами, ничто другое меня не интересовало. Даже сегодня в моей библиотеке 600–700 томов исторической прозы – они занимают целую стену моего кабинета.

Тогда, в школе, интерес к истории сильно подогревался тем, что этот предмет нам преподавала молодая учительница Любовь Александровна. Она была красавицей, любила ярко и со вкусом одеваться, умело пользовалась макияжем, а уроки проводила неформально и очень интересно. Большая часть пацанов по уши влюбилась в учительницу истории, остальные страстно полюбили саму историю. В числе последних был и я.

Хороший учитель и тома исторических романов привели меня на истфак Азербайджанского государственного университета. Современное здание только строилось, наш гуманитарный корпус открылся уже после моего выпуска. А мы занимались в доме Нархоза на Коммунистической улице.

После первого курса нас, неопытных студентов, отправили на месяц в археологическую экспедицию. Руководил той практикой прекрасный ученый Джаббар Халилов. Первым делом он рассказал нам, что как-то обнаружил и собственноручно откопал античный некрополь в своей родной деревне в Губинском районе. Человека, более преданного археологии, чем Джаббар-муаллим, я, пожалуй, не встречал. Мы с ним прошли множество экспедиций, а когда я поступил в аспирантуру, он стал научным руководителем моей кандидатской работы. Именно из-за него я пошел работать в Институт истории Академии наук Азербайджана, а после того как Джаббар Халилов покинул этот мир, получил «в наследство» от него отдел полевых исследований института.

Мне вообще везло на уникальных учителей. Никогда не забуду профессора Шахмалиева, уже совсем пожилого, но с острым ясным умом и огромным запасом знаний. В свое время он учился в Сорбонне и в совершенстве владел французским.

А как хорош был Сулейман Алиярлы! Любое университетское занятие мы могли прогулять, но только не его. Он был убежденным диссидентом, но каким-то чудом это сходило ему с рук. В каждой лекции – а он был оратором от бога – умудрялся ввернуть что-то о советской власти, ограбившей Азербайджан, о «тюрьме народов» и «империи зла». Свои крамолы он никогда не говорил прямо, только иносказательно. Запустив очередной такой намек в аудиторию, лектор выразительно замолкал. Мы называли этот прием «алияровской паузой» и тоже молчали в полном восхищении. А когда лекция заканчивалась, шли в ближайший духан, где за баллоном пива обсуждали, что же на этот раз хотел донести до нас своим эзоповым языком Сулейман Алиярлы.

***

В студенческие времена мы с друзьями обожали путешествовать: на зимние и летние каникулы обязательно ехали в какое-нибудь интересное место. В 1970-е годы в системе высшего образования была запущена программа под названием «Большой треугольник» – своеобразная форма культурного обмена. Нас, студентов истфака Бакинского университета, на целый месяц отправляли в Киев, Москву и Ленинград – в каждом городе мы проводили по десять дней. А киевские, московские и ленинградские студенты ездили по маршруту «Малого треугольника» в столицы закавказских республик.

На последнем этапе «Большого треугольника» нас с моим другом и однокурсником Виктором поселили в студенческое общежитие Ленинградского университета. Очень быстро мы познакомились с двумя симпатичными абитуриентками, обеих звали Людами. С тех пор мы встречались с ними каждый раз, когда приезжали в Ленинград.

Прошло три года, мы оканчивали пятый курс. В феврале шла одна из последних лекций, вскоре нас отпускали писать дипломы. Вдруг Витя, сидевший сзади, ткнул мне в спину свернутой в трубочку газетой «Вечерний Баку»: «Почитай!». А там заметка о том, что в мае в Ленинграде открывается ресторан под названием «Баку». План Виктора был простым и красивым: мы быстро пишем дипломы, едем в Питер, берем Люд и идем в «Баку». А потом возвращаемся домой на защиту. Согласитесь, отличный стимул не затягивать с дипломом!

И вот мы в весеннем Ленинграде, гордо едем на такси в ресторан «Баку». И еще издалека видим огромную толпу перед зданием. Девушки сникли: «Мы же вам говорили, что столик надо заказывать за полгода!» Мы им: «Спокойно, сейчас все будет!» – а сами уже понимаем, что никакой ресторан нам сегодня не светит. Витя попытался уговорить швейцара пропустить нас – бесполезно.

И тут какой-то парень говорит: «Хотите, уступлю вам свою очередь? У меня заказан столик на четверых, время уже подошло, а друзей до сих пор нет». Конечно, уступил не просто так, за деньги, но это было уже неважно. Главное, что получился один из самых радостных дней-праздников, наполненный счастьем, удачей, молодостью и надеждами.

И вся жизнь была впереди.

Иллюстрация: Юлия Сиднева
Рекомендуем также прочитать
Подпишитесь на нашу рассылку

Первыми получайте свежие статьи от Журнала «Баку»