Большинство отдыхающих приезжает на Лазурный Берег из года в год. Дни азербайджанской культуры, которые в этом июле проводились в Каннах в третий раз, уже стали привычной приметой летнего городского пейзажа. И в этот раз – новые лица, новые таланты, новые истории.

Каждый знает, как нелегко входить в мир, где порядки заведены давным-давно. Независимому Азербайджану всего 24 года, а фестиваль пиротехнического искусства в Каннах проводится вдвое дольше. В отношении фейерверков публика здесь такая же требовательная, как и в отношении всего остального. Она видела китайских драконов, крутящих хвостами, и огненные гондолы, плывущие по небу; видела такие, как здесь говорят, «букеты», что удивить ее, в общем, сложно. Но Азербайджан – страна огней, поэтому признание в Каннах было делом чести.

В предыдущие годы во время Дней азербайджанской культуры Baku Firework Group уже показывала спектакли на набережной Круазетт, а в этом году решила участвовать в конкурсе, более того, открывала своим шоу фестиваль.

Каждый огненный спектакль для Канн – событие. Тем более если дело происходит 14 июля, в исторический для французов День взятия Бастилии. Предвкушение праздника витает в воздухе: вдоль пляжей, как в кинотеатре, расставляют тесными рядами шезлонги, на набережной очень заранее занимают места у парапета (к началу шоу здесь будет не то что не сесть – не протолкнуться). Причалы и молы по всему заливу превращаются в открытые рестораны, публика рассаживается за столики, заказывает устриц и шампанское. Заполняются зрителями и террасы на крышах гранд-отелей. На одной из них – панорамной террасе отеля Marriott – происходит официальное открытие Дней азербайджанской культуры.

Гостей приветствуют Мехрибан Алиева и мэр Канн Давид Лиснар; среди гостей – Лейла, Арзу и Гейдар Алиевы, легендарный французский актер азербайджанского происхождения Робер Оссейн, президент Ассоциации друзей Азербайджана Жан-Франсуа Мансель, бывший мэр Канн Бернар Брошан. Сгущаются сумерки, по столам разносят азербайджанские деликатесы: кюкю, аджапсандал, долму, миниатюрные куличики шах-плова. Все разговоры так или иначе связаны с Азербайджаном: «А вы бывали?..», «А вам понравилось?..», «А вы пробовали?..» Со сцены играет коллектив Анвера Садыхова: гармонист время от времени срывает стихийные аплодисменты, особенно когда виртуозно обыгрывает в азербайджанском ключе, например, джодассеновскую Les Champs-Élysées.

Когда становится достаточно темно, город внезапно затихает на несколько мгновений. И вот тишину взрывает первый залп огня.

Эти 25 минут жизни Канн безраздельно посвящены Азербайджану – отвернуться или отвлечься невозможно. Живой огонь танцует, расписывая узорами небо, жонглирует золотыми булавами, вспыхивает шарами, рассыпается звездами и проливается, расплавляясь, как сверкающий дождь. Всё это – под «Шаби-Хиджран» из оперы «Лейли и Меджнун» Узеира Гаджибейли, под «Тысячу и одну ночь» Фикрета Амирова и «Семь красавиц» Кара Караева, под «Гайтагы» Тофика Гулиева, под народные песни и под мугам Алима Гасымова. Самый патриотический саундтрек в истории завершает грандиозный «Азербайджан» Муслима Магомаева.

Когда стихают аплодисменты города, высказываются собравшиеся по ту сторону залива яхты и корабли – их так много, что в темноте кажется, будто светится огнями целый прибрежный город. Яхты долго гудят, протяжно и низко, благодаря за фейерверк.

Из ковров – только красная ковровая дорожка

В выставочном зале Дворца фестивалей завершаются последние приготовления к открытию выставки. Выставка называется «Азербайджанские ковры в искусстве» – и на ней нет ни одного ковра. Люди здесь уже достаточно знают об Азербайджане, поэтому можно не рассказывать всё от А до Z и позволить себе необычную концепцию. С одной стороны, проект показывает азербайджанский ковер в срезе истории и искусства, а с другой – рассказывает о людях, которые живут среди этих ковров.

В главном зале – работы самого известного азербайджанского ковроткача и художника Лятифа Керимова, эскизы орнаментов на основе традиционных композиций. Рядом видеоинсталляция на шести экранах: сменяют друг друга картины европейских художников эпохи Возрождения, произведения ван Эйка, де Мессины, Бордоне, на которых запечатлены персидские ковры. Это на Кавказе ковры были в каждом доме, даже самом бедном, а из картин XV–XVI веков становится понятно, с каким восхищением относились к этим изделиям на Западе. Ковер для европейца был роскошным подарком (впрочем, и остается им).

Здесь же, рядом с ван Эйком и Лятифом Керимовым, на полу вместо ковра – постмодернистская инсталляция молодого художника Бутуная Хагвердиева. Сразу и не поймешь, что это за башенки, собранные из разноцветных деревянных кубиков, – а как разберешься, не удержишься от улыбки: ведь это элементы классического ковра в 3D! Вот гёль – медальоны разных форм, вот бута. Зритель как будто уменьшается и попадает внутрь орнамента. Как Супермарио, кружит по лабиринту, составленному из кубиков, рассматривает ковер изнутри. Автор, к слову, утверждает, что если взглянуть на его работу сверху, то элементы сложатся в настоящий ковер.

В соседнем зале выставлена серия живописных работ Вугара Мурадова – настоящий поп-арт по-азербайджански: ведь ковер для азербайджанцев – не менее знаковый символ, чем банка супа Campbell для американцев. Вугар выделяет из орнамента разные сюжеты – и запечатлевает их, не изменяя ни единой детали в оригинальном узоре, только закрашивая лишнее.

Еще один художник, Эльчин Валиев, был первым, о ком подумали кураторы, определившись с концепцией выставки. В бакинских художественных кругах он известен именно тем, что пишет ковры. Выпускник Репинской академии, Эльчин умеет так реалистично и драматично передать текстуру, вплоть до заломов и слегка истертого ворса, словно перед тобой действительно работа ткача. К сожалению, Эльчин присутствовать на открытии в Каннах не смог, так что его коллеги, Бутунай и Вугар, бурно обсуждают технику в отсутствие автора: «Как он это делает?», «У него точно какое-то приспособление», «Думаешь? Скорее выдавлено, возможно, из тюбика», «Смотри, это текстурная паста, сверху лессировка. Хотя не скажи... Непонятно, как ему это удалось». В это время в зал входят первые посетители. Одна женщина всплескивает руками и ахает: «Да эти ковры как живые!»

Свободный джаз и свободный мугам

На набережной Круазетт появились чудные фигуры – гранатики и газели, похожие на персонажей commedia dell’arte: золотистые, в горошек, в фантазийные узоры. Прохожие не упускают случая сфотографироваться с ними – вероятно, на протяжении всех Дней азербайджанской культуры это второй по популярности объект для селфи в Каннах после знаменитой лестницы. Кто любопытен, читает таблички на постаментах: оказывается, это талисманы I Европейских игр в Баку, раскрашенные художниками из разных стран во время последнего фестиваля «Девичья башня».

Нынешние Дни азербайджанской культуры определенно представляют страну в более современном свете, чем ожидают французы. У последних, как ни у какого другого народа, особенное отношение к Баку: его мифологизируют, неизменно связывая с belle époque, «Тысячей и одной ночью», Великим шелковым путем, путешествиями Марко Поло и прочей восточной романтикой. То, что это не единственная реальность Азербайджана, на этот раз демонстрируют музыканты – на вечер 15 июля назначен «Вечер азербайджанской музыки».

Бутунай Хагвердиев

Художник, участник выставки «Азербайджанские ковры в искусстве» во Дворце фестивалей

Главное, что нужно знать при работе с деревом, – оно меняет форму. Я долго клеил первую деревянную форму, а когда закончил, увидел, что вся конструкция сместилась на три сантиметра в сторону, потому что за несколько дней дерево деформируется. Пришлось ее разбирать, собирать заново. Потом я как-то наловчился понимать, как именно дерево будет меняться.

Тактильно это очень приятный материал, теплый. Дерево возникло в моей работе почти случайно, хотя оно мне всегда нравилось – еще папа в детстве учил вырезать лодочки. Когда я решил переквалифицироваться с живописи на что-то другое (Бутунай учился на живописца в Британской школе дизайна в Москве, выставлял работы на Венецианской биеннале в 2013 году. – БАКУ), я пошел работать в кино. Там приходилось делать декорации из разных материалов. После того как сдали фильм, я закупил инструменты, взял у знакомого столяра отходы досок, обтесал их, склеил кое-что. На следующий день шел по улице к другу, нес в руках эту штуку показать ему, и случайно встретил куратора выставки в Каннах. Он заинтересовался и предложил подумать на тему ковров и дерева.

Над этой инсталляцией я работал несколько месяцев. Закупил три кубометра леса, столяр распилил их для меня на тоненькие рейки восемь метров в длину каждая. А потом – тоже совершенно случайно – мне подарили настоящую пилораму, серьезную, с рельсами. И я начал работать. Строгал, шлифовал, красил, клеил. Должен сказать, это очень травматичный вид творчества (ну или надо соблюдать технику безопасности лучше, чем я): постоянные занозы, на ноги падают бруски дерева, а самое страшное – стамески, которые постоянно втыкаются в пальцы. Но всё это мне очень нравилось: я люблю проекты, где многое можно делать самому, работать рядом с мастерами, учиться новому, двигаться вперед.

Анвер Садыхов

Музыкант, участник открытия Дней азербайджанской культуры в отеле Marriott

В нашем коллективе почти каждый музыкант играет и на классическом инструменте, и на народном. Кларнетист, например, – на балабане, скрипач – на кяманче, я – на аккордеоне и на азербайджанской гармони. Сейчас у меня новый инструмент, который я сам придумал на основе последней. Вообще, гармонь – понятие растяжимое, она есть у всех народов мира. В Азербайджане она появилась всего лет 150 назад. Я видел гармони, у которых было всего по три кнопки с левой стороны, представляете? А изначально у них вообще не было полутонов, никаких диезов и бемолей – только белые клавиши.

Звук у азербайджанской гармони очень жесткий, для горячего темпераментного кавказского танца. Я с детства чувствовал, что мне мало его, чтобы выразить себя. Ведь я слушал не только гармонистов, но и классику, джаз, танго, босанову, Астора Пьяццоллу, Жобима. На меня очень повлияли импровизации гениального музыканта Валерия Ковтуна. На уроках музыки преподаватель учил основным мугамам, для него я играл так, как хотел он, а дома импровизировал – думаю, от этого у меня и появилась собственная манера игры.

Я долго мечтал об инструменте, на котором можно было бы играть разноплановую музыку, и наконец придумал его. Почти десять лет мы с мастерами экспериментировали, пока в конце концов его не сделали. Во-первых, я прибавил октаву – получились три полные. Во-вторых, на гармони можно менять регистр, и другой, более мягкий звук позволяет играть что угодно: и классику, и танго, и джаз, и мугам. Конечно, в нашей национальной музыке есть моменты, которые невозможно исполнить на аппликатуре гармони (как и на фортепиано). Но у гармони свои плюсы – мех позволяет брать мощное многоголосие.

На открытии в Каннах мы играли по большей части азербайджанскую эстраду и народную музыку в моей обработке. Азербайджанская музыка в гармоническом исполнении звучит как европейская. Публика это любит, а французы с их страстью к аккордеону – особенно! Никогда не забуду, как на одном из концертов здесь же, в Каннах, два года назад Ален Делон сидел и слушал, полностью отвернувшись от стола, как будто мир перестал для него существовать. Потом много приятных слов нам сказал.

Вугар Мурадов

Художник, участник выставки «Азербайджанские ковры в искусстве» во Дворце фестивалей

Я с детства видел, как геометрические фигуры на коврах складываются в образы и узоры: елки, птицы или вот, например, есть один элемент, который для меня всегда был бокалом шампанского. Помню, как мы спорили однажды с одноклассником в Академии художеств – он меня не понимал.

Как-то я взглянул на один ковер – это был обыкновенный хила-афшан, ковер бакинской группы – и увидел на нем девушку в переднике. Я решил нарисовать его, закрасив всё лишнее и оставив только девушку. Человек, который разбирается в коврах, поймет, что я не искажаю ни одной детали – просто убираю узор там, где должен быть фон. Вот посмотрите, тебризский ковер: это охотник, сапоги – видите? А вот карабахский – на нем конь. Во всех картинах сохранены пропорции ковра. Это музыкант, который играет на тростниковой флейте ней. А эти две картины – один и тот же ковер, в котором я увидел два совершенно разных сюжета: один – танцующие мужчины, а второй – мугамное трио.

Как всякий азербайджанец, я хорошо знаком с коврами, у меня по ним много материалов. Всего я написал, кажется, 17 картин в этом стиле – натюрморты, пейзажи, портреты, петушки, барашки – на основе бакинских, ширванских, тебризских, кубинских, карабахских, шемахинских ковров. Эти картины очень трудоемкие: в общей сложности я работал над ними больше года, при том что другие произведения, бывает, делаю за день. Здесь выписаны все элементы ковра, хотя, наверное, можно было бы сделать проще, схематичнее.

До экспозиции в Каннах эти работы никто не видел. Собираюсь продолжить работать в этой технике и сделать потом большую выставку в Баку. Думаю, людям в Азербайджане это будет интересно.

Эмиль Афрасияб

Пианист, участник «Вечера азербайджанской музыки» во Дворце фестивалей

Выступая в Каннах, мы, разумеется, стремились показать мастерство азербайджанских музыкантов. Об этом мастерстве говорит, например, то, что нам хватает одной репетиции, чтобы «сыграться». Идеально было бы вообще играть с первого раза, как джем-сейшн. Мы можем показать людям, как легко можно миксовать два жанра – традиционную азербайджанскую музыку и джаз.

Я привык представлять Азербайджан в мире. Мне довелось победить на фестивале в Монтрё, я получил приз зрительских симпатий и после этого, в 2013 году, благодаря поддержке государства поступил в Berklee College of Music в Бостоне, где сейчас и учусь (в прошлом году Эмиль Афрасияб вошел в список лучших студентов колледжа. – Ред.). При входе в Беркли есть вывеска, где указано количество иностранных студентов из каждой страны. Поскольку Азербайджан начинается на «А», он один из первых в списке, и напротив него стоит цифра 1. Так что чувствую себя не просто студентом – я представляю свою страну.

В Америку я попал уже взрослым сформировавшимся человеком – мне было 30 лет. У себя дома я создал собственный маленький Азербайджан: звучит азербайджанская музыка, в телевизоре азербайджанские каналы.

В Азербайджане серьезная школа классической музыки, еще советских традиций. В Америке совсем другая система обучения, я не всегда с ней согласен, но у нее свои сильные стороны – здесь учат анализу, музыкальной целостности, гармонизации формы; раньше я стремился к этому интуитивно. Учат работать с новыми технологиями, с компьютерными программами. В Беркли я впервые стал писать музыку для группы – бигбенда.

В Каннах мы играли, в частности, мой мюзикл Two Worlds. Он рассказывает о двух мирах – до и после смерти, о том, что все мы, люди, поклоняемся одному-единственному богу, и не имеет значения, буддисты мы, христиане или мусульмане. Мы должны нести в мир то, что нам дарит бог. На мою долю выпало музыкальное искусство.