Galerie Rabouan Moussion находится в одном из самых артистических районов Парижа, на Vieille du Temple. Открытая здесь 6 сентября выставка Фарида Расулова Dogs in the Living Room должна была работать до начала октября, но интерес зрителей к «ковровой комнате» оказался велик, и выставку продлили на месяц. 

Сейчас Фарид готовит новую комнату, которую представит на международном паблик-арт-фестивале Here Today в Лондоне. Параллельно он работает над развитием своего бренда Chelebi (по названию карабахского ковра, который художник часто использует в инсталляциях). Вскоре в Баку открывается шоу-рум Chelebi: под этой маркой Расулов представляет мебель, текстиль, одежду с азербайджанскими мотивами.

Весной 2013 года на 55-й биеннале в Венеции Фарид вместе с пятью другими азербайджанскими художниками представил в павильоне страны проект «Орнаменты»: комната, целиком, от пола до обложек книг на полках, покрытая узором национальных азербайджанских ковров. Павильон Азербайджана стал одним из самых популярных на биеннале – и по количеству посетителей, и по реакции критиков. Именно там Фарида заметила парижская галерея Rabouan Moussion и предложила сделать персональную выставку.

БАКУ: Как возникла идея ковровой комнаты?

ФАРИД РАСУЛОВ: Когда-то я работал дизайнером, оформлял квартиры. И однажды по ходу работы решил покрыть всю комнату клиента коврами.

БАКУ: И как отреагировал клиент?

Ф.Р.: Я ему не показал. Это был просто эксперимент. Когда работа начинает надоедать, хочется экспериментировать. Я не из тех, кто может сидеть в офисе, – мне нужно постоянно двигаться, развиваться. А когда мы были юны, порой приходилось как раз подолгу сидеть и работать, чтобы выполнить заказ. Именно в такие моменты появляется сильное желание стать свободным, независимым и попробовать все, что может быть интересно в жизни. Так что я тогда сделал распечатки на обычной бумаге и показал YAY, первой галерее современного искусства в Баку. Им понравилось, и мы напечатали это на металле. Принты я выставил на открытии YAY в 2012 году.

БАКУ: А как появилась первая ковровая комната?

Ф.Р.: Первую комнату я сделал для Венецианской биеннале. Было довольно сложно, в основном из-за технических вопросов. Нам не разрешали трогать стены палаццо, и пришлось построить внутри металлическую «коробку». Чтобы совпали принты, все панели должны были состыковаться идеальным образом, без миллиметра зазора. Около 40 человек работали над этим! Пол в комнате устлали настоящим ковром. Над ним трудились 32 девушки. Один ковер ткут обычно в течение месяца, а нам нужно было 16!

Эту работу увидело тогда очень много людей, и реакция была хорошей – признаться, я даже не ожидал. Когда проект открывается, уже не чувствуешь, что сам это сделал. Смотришь на него немного со стороны. Пришло много людей, в том числе галеристов. Было много предложений, одно из них – от парижской Rabouan Moussion. Это очень хорошая галерея. Они одними из первых в Париже начали работать с русскими художниками. Долго шли переговоры – галеристы проверяли, не показывалась ли моя работа где-нибудь еще.

Владелицы Galerie Rabouan Moussion Жаклин Рабуан и Каролин Мусьон с сотрудником галереи Сами Гьяти.

БАКУ: Вы сделали для них новую комнату?

Ф.Р.: Да. Они дали мне полную свободу. Сказали: вот галерея, можешь делать с ней что хочешь. Я долго готовился, продумывал, как все будет. Инсталляцию устанавливали в течение месяца. Принты клеили прямо на стены. Владельцы – очень милые люди, я таких давно не видел. Они сами – в частности, Жаклин, женщина уважаемого возраста – поднимались на стремянку, клеили, помогали убираться и явно получали удовольствие от процесса. После монтажа я на месяц уехал в Лондон и вернулся лишь на открытие. Все это время они не показывали мне фотографий, хотя я просил прислать. И вот захожу в комнату… Я офигел, честно говоря (смеется). Потому что все получилось очень, очень хорошо. Первый раз в жизни мне так сильно понравилась работа, которую я сделал! При этом все получилось не так, как я предполагал. Может быть, не так скрупулезно, аккуратно. Когда я делаю сам, очень внимательно слежу, чтобы стыки совпали, все подошло. Немного уходишь в это… А галеристы сделали по-другому. И это смотрелось очень хорошо! Пространство дышало.

БАКУ: Описывая комнату, сделанную для биеннале, люди порой отмечали, что смотреть на нее поначалу сложно – так глаза вышедшего из темницы должны привыкнуть к яркому свету.

Ф.Р.: Да. А в парижской комнате были окна, был свет…

БАКУ: И сейчас есть – выставка же работает?

Ф.Р.: Да, ее продлили до конца ноября, настолько хорошим было открытие. Я такого никогда не видел – чтобы пришло столько коллекционеров, чтобы каждый не только смотрел, но и хотел поговорить, обсудить со мной работу, поделиться мнением. Человек рассказывает свою интерпретацию, и ты думаешь: вот что я сделал-то!

Я стоял у дверей и в первый раз в жизни отдыхал на своей выставке. Обычно же совсем наоборот: суетишься, переживаешь, просто умираешь. Могу сравнить это с прилюдными родами – я присутствовал при родах и понимаю, о чем говорю. То, что долго готовил, о чем думал, переживал, теперь просто бросаешь навстречу входящим. И реакция разная: бывает, люди заходят, смотрят на все три-четыре минуты и набрасываются на фуршет. Нет интереса. Здесь же я видел реакцию людей и испытывал невероятную радость и удовольствие.

БАКУ: Можно сказать, роды прошли успешно?

Ф.Р.: Да (смеется). Были люди, которые, посмотрев все, подходили ко мне и говорили, что переживают чувства, которые не испытывали никогда, причем переживают почти физически. Для меня такое было первый раз в жизни.

БАКУ: В ковровой комнате в Париже живут статуи собак. Почему они появились в этой инсталляции?

Ф.Р.: Я часто использую фигуры животных. Собаки в этой работе вот почему. Сейчас часто случается, что люди приезжают в другие города и страны и остаются там жить, нередко заводят свои законы и порядки. Это неприятно людям, которые столетиями жили в этом месте. Что делать? Возникают волнения – и жалко человеческую природу. В этом процессе страдают в какой-то степени все, но чаще – те приезжие, которые хорошо адаптировались, стали частью нового общества. Тем, кто готов насаждать свою культуру и вступать в разногласия, часто нечего терять. Мирный же человек вынужден уходить, сидеть дома, чтобы случайно не получить дубинкой только за то, что у него другая внешность. Мои белые собаки – это символ чистой природы. Их взгляды направлены к свету, к окну. Они – своеобразные заложники патовой ситуации, из которой нет выхода.

Вообще, я художник в первую очередь «визуальный». Сначала вижу всю картинку и только потом понимаю, что и почему я вижу. Картинка появляется в основном случайно. А потом начинается доработка: как это осуществить. И раздумья: зачем это пришло в мою голову? Начинаешь обсуждать с друзьями, появляется концепция. Так было и с этой работой. Я понял, что она про отношения Востока и Запада. Интерьер европейский, а оформлен в восточном стиле, ковром. Инсталляция поднимает вопрос, насколько Западу и Востоку комфортно находиться вместе. Одни люди, заходя, говорили, что здесь очень «загруженно». Другие – что здесь можно жить.

БАКУ: Кроме ковров и комнат, наполненных ими, у вас есть кресла и другая мебель с национальными мотивами, которую вы делаете для своего бренда Chelebi. Ваш пиджак – тоже продукция этой марки?

(Художник с гордостью демонстрирует детали отлично сидящего серого пиджака. На рукавах – ряды разноцветных, подобранных в тон пуговиц; тяжелого шелка подкладка украшена рисунком холмов и гор, повозок, музыкантов в национальных одеждах.)

Ф.Р.: Да. Пока это штучная продукция, такого пиджака больше ни у кого нет. Рисунок для подкладки делал мой хороший друг Орхан Гусейнов – это его картина «Шуша», я напечатал ее на шелке. В октябре мы открываем шоу-рум. Там будет мебель с национальными элементами – средней ценовой категории. Я не понимаю, зачем делать слишком дорогую мебель – надо, чтобы люди могли ее купить. Зачем пропагандировать брендом что-то азербайджанское, если средний азербайджанец не может это приобрести? Еще будут кресла, диваны, подушки, занавески и другой текстиль, посуда, одежда, украшения. Шьют это тоже в Баку. А скоро выйдут серии limited edition – вещи в единственном экземпляре, созданные художниками.