Бакинец Рустам Дагкесаманский долгие годы был бессменным директором Пущинской обсерватории и сейчас остается ее ведущим научным сотрудником. В середине 1950-х в Подмосковье было решено основать радиоастрономическую станцию и установить уникальный радиотелескоп РТ-22. Под этим легендарным радиотеле¬скопом мы и встретились с Рустамом Давудовичем.

Недалеко от Москвы на живописном берегу Оки раскинулся город биологов и астрономов Пущино. Даже далекие от науки люди знают это место по фильму Никиты Михалкова «Неоконченная пьеса для механического пианино», снятому на террасе усадьбы Пущино-на-Оке. Город строился в годы хрущевской оттепели как территория чистой науки: сюда охотно съезжались молодые специалисты. Одним из первых приехал и Рустам Давудович Дагкесаманский – сразу после окончания Ленинградского университета. 

БАКУ: Интересно, почему такой уникальный радиотелескоп установили именно в Пущине?

Рустам Дагкесаманский: Тогда здесь еще не было никакого наукограда. Решение поставить радиотелескоп было принято Советом министров СССР 11 апреля 1956 года. Место выбрали сотрудники Лаборатории колебаний Физического института имени Лебедева (ФИАН) – так она тогда называлась. В ней был сектор радиоастрономии. До того радиоастрономические станции и телескопы ФИАН уже стояли в Крыму, но построить там большой радиотелескоп было очень трудно. Поэтому приняли решение создать новую обсерваторию.

БАКУ: Пущино строилось как витрина советской науки, идеальный город ученых. Как выглядело это место, когда вы впервые сюда приехали?

Р.Д.: Это было пахотное поле совхоза «Заря коммуны» – настоящая лысая гора, ни одного деревца. Первые семь лет здесь жили только радиоастрономы.

БАКУ: А как случилось, что вы оказались в Пущине?

Р.Д.: Я окончил матмех Ленинградского университета, отделение астрономии. Радиоастрономией там еще никто не занимался, лекций на эту тему нам не читали, но меня сразу включили в группу Виктора Витольдовича Виткевича, который был первым заведующим сектором радиоастрономии в ФИАНе (теперь именем Виткевича названа одна из главных улиц Пущина. – БАКУ). Так я стал фактически одним из первых астрономов в этой обсерватории.

БАКУ:  Правда, что в советских наукоградах ученым предоставляли сказочные условия для работы и жизни – как в советском фильме «Чародеи»?

Р.Д.: (Смеется.) Когда я приехал, тут были две запущенные деревни. В одной из них в одноэтажных бараках коридорного типа поселили строителей с семьями – так выглядел первый район города. А в усадьбе Пущино, где Никита Михалков позже снимал кино, располагалась больница. Что стало для нас приятным сюрпризом: я приехал с супругой, мы как раз ждали ребенка, и она ходила туда на консультации. Для этого нужно было иметь хорошие сапоги, потому что дороги еще не проложили. Когда автобус из Серпухова привозил в Пущино, мы выходили на пустыре, никаких домов еще не было. В итоге у меня два родных города: в одном родился я, а другой родился при мне. Первый – Баку. Второй – Пущино. В 1968 году мы, пущинские научные сотрудники, читали лекции от общества «Знание» в Серпуховском районе, и нам выдавали информационные справки, где был указан средний возраст жителей Пущина – 14 с половиной лет.

Астрономия и волейбол

БАКУ: Ваша семья родом из Баку?

Р.Д.: Нет, в Баку жили только мои родители. Родственники по отцу – из Дагкесамана (село в Акстафинском районе Азербайджана. – БАКУ). У многих из них фамилия Гиясбейли, как почти у всех тамошних жителей. Мой дедушка Надирбек Гиясбейли, окончивший в Москве Петровско-Разумовскую академию и получивший образование агронома, решил выделиться и взял вторую фамилию по месту рождения – Гиясбейли-Дагкесаманский. В итоге первая часть отпала, его потомкам досталась вторая.

А мамины родители были родом из Газахского района на границе с Грузией. Ее отец, мой дед, чем-то приглянулся директору русской гимназии в Тифлисе, и он взял его к себе в семью. Видимо, была традиция таким образом давать образование местным детям. Так мой второй дед смог окончить гимназию. Потом он уехал в Харьков, поступил на медицинский факультет университета и после его окончания вернулся в Азербайджан.

Есть семейное предание, что первую зарплату дед подарил своему отцу, чтобы он купил корову, но тот решил потратить ее на паломничество в Мекку. И прадед действительно совершил хадж. Он прошел пешком до Мекки, а на обратном пути, не дойдя до своей деревни Салахлы 30 километров, умер – то есть оказался в статусе святого. Но у деда этой веры я уже не замечал. Бабушку воспитывал муфтий, она наизусть знала Коран, однако со мной на эту тему не говорили – они были абсолютно светские люди. Дедушка создал в Баку больницу для бедных, она в народе называлась в его честь Векиловской (Мамед Рза ага Векилов – автор проекта и заведующий первой бесплатной бакинской лечебницей. – БАКУ).

БАКУ: То есть вы выросли в семье, где высшее образование было нормой?

Р.Д.: Да, мне в этом смысле повезло. Оба моих деда, как я уже говорил, получили высшее образование и вернулись в Азербайджан. Это были первые штучные национальные кадры. Они вместе работали на строительстве Карской железной дороги: один – врачом, другой – озеленителем. Дед-агроном сам воспитывал дочь (его жена умерла) и выдал ее замуж за немца, профессора Санкт-Петербургского университета. Сам тоже женился на немке. Они жили в самом центре Баку, в Ичери шехер. Я собираюсь скоро поехать в Баку и посетить места, связанные с историей семьи.

БАКУ: Как вы увлеклись астрономией?

Р.Д.: Это случилось в детстве. Мой дядя был географом, с его подачи я полюбил карты и записался в астрономический кружок. Этим кружком руководил Сергей Иванович Сорин – легендарная личность, недавно отмечали его столетие. У него были потрясающий юмор и педагогический талант, а семьи не было, и он все время проводил в Доме пионеров – раздавал нам маленькие телескопы, учил проводить домашние исследования.

Интересно, что Сорин вместе с ребятами из кружка выбрал идеальное место для обсерватории в Шемахинском районе. Три года кружковцы ездили туда в экспедиции. А в 1952 году в наш кружок пришел директор Пулковской обсерватории Владимир Крат, и Сергей Иванович показал ему снимки из Шемахи, сделанные нашими небольшими телескопами. Я присутствовал при этой знаменательной встрече. «Какая великолепная грануляция!» – воскликнул директор (грануляция в астрономии – характерный рисунок, заметный на фотографиях солнечной поверхности с высоким разрешением. – БАКУ). Так Крат понял, что Сергей Иванович нашел место с очень хорошим астроклиматом, и в районе Шемахи было решено создать солнечную обсерваторию. Позже ученые убедились, что там и ночью отличная видимость, и привезли из Германии уникальный двухметровый оптический телескоп Carl Zeiss.

БАКУ: То есть вы из тех редких людей, которые еще в детстве выбрали профессию и не меняли решения?

Р.Д.: Не совсем так. Как-то у меня брали интервью и поставили заголовок «Как я чуть не променял астрономию на волейбол» (смеется). В восьмом классе я действительно увлекся волейболом и ушел из астрономического кружка. Секцию в спортивном обществе «Нефтяник» (теперь «Нефтчи». – БАКУ) вел очень харизматичный человек с дипломом врача – потом я его встречал в Ленинграде, он тренировал женскую сборную Азербайджана. Мы с родителями жили в одной из первых бакинских пятиэтажек, в длинном здании на двести квартир на улице Шемахинка – считалось, что она якобы на Шемаху ведет, но на самом деле на Сумгайыт.

Я был капитаном юношеской команды, и мы взяли первое место в Баку. Помню, как поехали на первенство республики на водохранилище Мингечаур. Недавно построенный одноименный поселок стоял еще пустой – селитесь где хотите. Так что Пущино – третий новый город в моей жизни.

БАКУ: А какой был вторым?

Р.Д.: Сумгайыт. Дело в том, что папа был инженером-строителем. До 1947 года он оставался в армии: когда наши войска отступали, они взрывали мосты, потом пришлось их строить заново. Он восстанавливал Украину, железнодорожный узел Попасное. А когда вернулся, его отправили в Сумгайыт: сначала он возглавлял Комбинат производственных предприятий треста «Закпромстрой», потом его назначили руководителем отделения «Жилстрой» в том же тресте. Когда я впервые туда попал, еще не было ни намека на город. Где-то в сторонке стоял химзавод. Я часто туда с отцом ездил. Пленных немцев видел – их работать водили, и к ним было очень теплое отношение. Один немец подарил отцу некрашеные шахматы, которые сам вырезал из дерева. Мы этим подарком очень дорожили. Запало в память местное общежитие, общее для немцев и нашего младшего персонала. А для начальников вроде моего отца были финские коттеджи с участками – мы туда на лето приезжали.

БАКУ: Не жалко было покидать Баку и переезжать в Питер?

Р.Д.: Ну, мои предки уже проделывали такой путь (смеется). И вариантов было немного: астрономией можно было заниматься в Москве, Киеве и Ленинграде. В МГУ тогда повалило много абитуриентов, я подумал, что не поступлю. А в Ленинграде рядом знаменитая Пулковская обсерватория Академии наук, и я решил, что лучше быть к ней поближе. С серебряной медалью поехал в Питер. Золотые медалисты проходили собеседование, а у кого была серебряная, сдавали письменную и устную математику. Когда я написал письменную работу, понял, что не решил одну задачу. Мы жили с родителями в гостинице «Европейская», довольно роскошной по тем временам, у меня был отдельный номер. Я пришел в гостиницу и хотел немедля решить задачу, а когда заправлял ручку, обрызгал весь номер чернилами, включая стену и шторы. Вызвали горничную, она посмотрела и вынесла вердикт: «Абажур придется купить новый, остальное я, так и быть, отмою, но он должен отсюда съехать». Занятно, что когда меня приняли в университет, то не дали общежития, потому что я был сыном управляющего трестом, типа обеспеченным человеком (смеется). И я снимал угол в коммуналке на улице Халтурина (сейчас Миллионной). Представляете: за углом у Эрмитажа атланты держат небо, а тут я небо изучаю.

Физики, лирики и международное разоружение

БАКУ: Почему именно тогда, в 1950–1960-е годы, случился прорыв в радио-астрономии?

Р.Д.: Это интересный вопрос. Середина прошлого века была очень важной вехой: человечество вдруг осознало, что мы живем во Вселенной, которая эволюционирует. Раньше было представление, что Вселенная есть, была и будет неизменной. Прорыв случился, когда стали наблюдать радиоизлучение космических объектов. Пока наблюдали излучение только оптическое, основными объектами были ближние звезды, близкие галактики. А в радиодиапазоне эти объекты излучают очень мало, и мы их практически не видим, зато видим далекие миры. То есть наблюдаем далекую Вселенную, а не наши ближайшие окрестности.

БАКУ: То есть при помощи радиотелескопа можно ловить сигналы из других галактик?

Р.Д.: В 1959 году, когда наш первый телескоп ввели в строй, были начаты наблюдения за Солнцем. Это было необходимо, но не достаточно. Сейчас на этом телескопе в основном ведутся работы по исследованию областей звездообразования. Тут неподалеку стоит крестообразный радиотелескоп меридианного типа, состоящий из двух антенн: подвижной на оси восток–запад и неподвижной на оси юг–север. Я на нем изначально специализировался. Эта техника позволяет наблюдать объекты, которые располагаются далеко за пределами нашей Галактики. Очень далеко. Мы фиксируем излучение, которое звезды отправили, скажем так, десяток миллиардов лет назад.

Наблюдая близкие объекты, мы видим Вселенную в нынешнем состоянии. А как она выглядела раньше? Какие условия тогда были? Это можно определить, если мы будем наблюдать далекие объекты, от которых излучение идет миллиарды лет. И в результате можем представить, как эволюционировала Вселенная.

БАКУ: Все это звучит очень возвышенно и даже утешительно. А если опуститься на Землю: технически в то время было сложно создать такой большой телескоп?

Р.Д.: Непросто. Могу сказать, что в основе поворотного устройства радиотелескопа РТ-22 лежит основание орудия главного калибра военного линкора – в 1950-е годы такие корабли были на вооружении у СССР.