КультураЭльчин Эфендиев большую часть своей долгой жизни существует в двух ипостасях. В одной он писатель, публикует романы, рассказы, пьесы (и подписывает их просто «Эльчин»). В другой жизни каждое утро пешком ходит на работу в кабинет министров, носит хорошо cшитый костюм, проводит бесконечные совещания – служит вице-министром правительства.
Проходите, он вас ждет», – с этих слов в приемной вице-премьера начинается наша встреча. Приоткрывается тяжелая дубовая дверь. Вдоль стены в кабинете стоит длинный книжный шкаф; при ближайшем рассмотрении многие из книг на его полках оказываются написаны хозяином кабинета. Навстречу из-за стола поднимается Эльчин Эфендиев, поводом для встречи с которым послужила премьера его пьесы «Телескоп» в Лондоне.
БАКУ: Эльчин муаллим, какое все-таки это необыкновенное место для встречи с писателем!
Эльчин Эфендиев: Да, и ведь я уже, наверное, побиваю гиннессовский рекорд – двадцать второй год тут работаю. До этого был председателем комитета, депутатом Верховного совета, секретарем Союза писателей – между прочим, самым молодым в СССР. Но, искренне вам говорю, я никогда не стремился занять никакую должность и очень спокойно отношусь к своему креслу. Я смотрю на эту должность, как учитель смотрит на необходимость учительствовать или как инженер – на свою работу.
БАКУ: А этот кабинет – ваше рабочее место только как политика или?..
Э.Э.: Знаете, мой отец, Ильяс Эфендиев, был народным писателем Азербайджана, нашим классиком ХХ века. Он никогда нигде не работал, его единственной должностью была должность писателя, его единственный кабинет был у нас дома. Более того, он нигде в другом месте не мог работать. Отец вставал утром, одевался, завтракал, а потом сидел у себя за столом и работал. Если летом мы куда-то ехали, должно было пройти дней 10–15, чтобы он адаптировался и мог писать. А у меня так получилось, что с молодых лет я, в отличие от Ильяса Эфендиева, был в центре общественной жизни и привык писать в самолетах, в поездах, в отелях – где придется.
БАКУ: И вы, как полагается писателю, всю жизнь записываете наблюдения и мысли?
Э.Э.: Однажды, лет десять назад, я решил привести в порядок свой архив – он находился в совершенно безобразном состоянии – и нашел огромное количество маленьких записок на салфетках, на каких-то пригласительных билетах, на пачках сигарет. Многое, к сожалению, не смог расшифровать. Там было написано, например, так: «Солнце. Вижу море. Смотри Кафку». Что я имел в виду?.. У меня вообще почерк как у муллы Насреддина: только сам могу разобрать написанное. Но того, что удалось прочитать, набралось на целую книгу, которая вышла сначала на азербайджанском, а потом на русском языке.
БАКУ: Вас, наверное, об этом все спрашивают, но всё же – как удается совмещать?
Э.Э.: Меня спасает то, что я всю жизнь встаю очень рано. В пять часов утра я обязательно на ногах. И от пяти до половины десятого – время, принадлежащее только писателю. Что-то пишу, смотрю то, что не смог написать. Читаю. Я сегодня читаю так же интенсивно, как и в молодые годы, слежу за новой литературой – даже больше, чем тогда. Может быть, я очень стараюсь понять молодых, потому что не забыл себя в молодости.
БАКУ: Пелевина с Сорокиным тоже читали?
Э.Э.: Читал, но это не мои писатели. Знаете, всё же жизнь показывает, что только те писатели, которые находятся внутри великих традиций русской литературы, не забудутся никогда. А модные сегодня – это уже не та русская литература. Если говорить о ХХ веке, то «мои» писатели – Распутин, Белов, Трифонов... Мне нравятся рассказы Некрасова, Нагибина, Набокова. Вообще русский рассказ для меня – лучший рассказ мировой литературы. Ну и, конечно, на вершине его Чехов.
БАКУ: Ваши ранние рассказы критик Лев Аннинский называл «психологическими этюдами, написанными акварелью на холсте». Они рассказывают жизнь персонажей с невероятным теплом, с очень тонкой образностью, к тому же узнаваемо азербайджанской, с таким вниманием к человеку, которое выдает в вас шестидесятника, сформировавшегося в эпоху оттепели. Как вы считаете, время накладывает отпечаток на писателя?
Э.Э.: Знаете, очень многое из того, что я написал, – процентов, наверное, семьдесят – написано в советское время. Первый рассказ я опубликовал, когда мне было 16 лет, в 1959 году. И всё, что тогда писал, я публикую и сегодня с большим удовольствием, хотя сегодняшний читатель и читатель времен СССР, идеология советская и суверенного Азербайджана бесконечно далеки друг от друга. Я ни от одного слова не отказываюсь, в отличие от коллег, которые часто говорят что-то вроде «я тогда был вынужден это писать, а сейчас не публикую». Азербайджанские шестидесятники – не только в литературе, но и в музыке, живописи, театральном искусстве – удивительное, уникальное художественное явление. И все мы вышли из «шинели» Гейдара Алиева, это правда. У нас здесь была настоящая оттепель. Если я, молодой писатель, что-нибудь публиковал, то точно знал, что это прочтет Гейдар Алиевич, прочтет и будет защищать меня. Конечно, для молодого писателя это было очень сильным стимулом почувствовать себя на ногах. Кстати, именно благодаря ему я попал в политику: в 1975 году Гейдар Алиевич пригласил меня побеседовать (я тогда был молодым научным сотрудником Института литературы) и рекомендовал пойти в Союз писателей секретарем. Тогда это была мощная организация. Так и пошло.
БАКУ: У вас есть ностальгия по тем временам?
Э.Э.: Ностальгия по молодости, конечно. И как человек, я навсегда останусь представителем ХХ века. Хотя в писательстве стараюсь не отставать от темпов развития литературы.
БАКУ: Как же можно отстать от литературы? У вас ведь в ней уже давно свое место.
Э.Э.: Я сейчас вам объясню. В Советском Союзе литература существовала внутри закрытого государства. Кроме соцреализма писатель не мог писать по другому методу. Допустим, все театры мира ставили Ионеско и Беккета, а мы были вне этого. Помню, когда впервые была издана в Москве книга Кафки, я взял у секретаря Союза писателей СССР бумажку «предъявителю сего продать один экземпляр книги Кафки», с ней пошел в писательскую лавку на Кузнецком – и только так смог добыть однотомник. Сегодня можно читать все что хочешь. И как угодно можно писать. Но, знаете, свобода тоже оказалась серьезным испытанием.
БАКУ: Сейчас литературный мир существует без такой тесной связи с политикой и идеологией. В этом положении вещей есть, наверное, и свои преимущества?
Э.Э.: Кто его знает... Вот вы спрашиваете о ностальгии. Я как-то написал повесть, она называлась «Нож в спину», и ее в Москве, в «Молодой гвардии», опубликовали двухмиллионным тиражом. А сегодня тиражи в московских издательствах – я уж не говорю об азербайджанских – полторы тысячи экземпляров, три тысячи, максимум – пять. Конечно, были и более объективные причины, почему люди тогда больше читали. У меня сейчас внук – восемнадцать лет, учится в Манчестерском университете – все читает по интернету, на всех языках. Он, кстати, и в университет этот поступил по интернету: сам с ними через компьютер связался, сдал тесты. Вот вам человек XXI века. И если уж говорить про ностальгию, то да, у меня есть ностальгия – по книге. Неужели придет время, когда не будут печататься книги? Неужели мы потеряем книгу? Я умом понимаю, что мы стоим на грани нового этапа в развитии человечества, понимаю, что все идет своим путем, что ничего нельзя сделать, но тут же испытываю ностальгические чувства.
БАКУ: Писатель и политик – в определенном смысле две противоположности. Писатель черпает вдохновение из своего опыта, из прошлого, политик существует сугубо в настоящем. Да и вообще, люди ведь думают, что политики живут в отрыве от реальности.
Э.Э.: Нет-нет, это совершенно не правда. Я абсолютно не оторван от жизни, наоборот. Я же отвечаю за культуру, образование, спорт, за молодежь, за женский комитет, ко мне много людей приходит – у каждого своя проблема, своя история. Они приходят на прием, я езжу по регионам, получаю письма. Самые интересные письма приходят не по электронной, а по обыкновенной почте, потому что их пишут те, кто не умеет пользоваться электронной. Или вот, скажем, мои друзья детства, с кем мы общаемся всю жизнь, – один шофер, другой профессор, а третий сапожник.
БАКУ: Какая компания!
Э.Э.: Я не люблю официальные отношения. Мне и здесь (обводит рукой кабинет) хватает официоза. Я люблю ходить пешком, люблю сам на базар ходить, люди меня иногда узнают, подходят. Все эти встречи и разговоры – очень богатый материал для писателя. Он откладывается в подсознании, ты даже, может быть, не думаешь что-то из этого сделать, но перед сном оно возвращается в голову, начинаешь думать о незнакомом человеке, об услышанной истории...
БАКУ: Это правда, что вас как писателя больше интересуют простые люди?
Э.Э.: А разве есть простые люди?
БАКУ: Наверное, лучше сказать люди простых и понятных профессий. Врачи, учителя, рабочие – в большей степени, чем, скажем, менеджеры.
Э.Э.: Я вам скажу так: мне жизнь менеджера тоже очень интересна. И жизнь носильщика интересна. От того, менеджер человек или носильщик, сложность его внутреннего мира не страдает. Это просто другие, скажем так, трафареты. В молодые годы я написал один рассказ и отнес его в «Литературный журнал Азербайджана». Герой этого рассказа был дворником. И редактор тогда сказал мне: «Слушай, ну как ты можешь писать о дворниках, почему не пишешь о героях, о Тофике?» У нас неподалеку была 134-я, кажется, школа, которая носила имя Тофика Гусейнова – это парень, который спас двух тонувших девочек, а сам погиб. Я ему тогда ответил, что можно написать и о Тофике, и о дворнике, не надо эти две фигуры противопоставлять. И он мне на это – я очень хорошо помню – ответил: «А что, от лица мусорного ящика тоже можешь написать?» И я ответил, что могу. Я до сих пор так думаю, хотя прошло уже сорок лет после того разговора. Все зависит от того, как ты осмыслил внутри себя этого человека, что ты в нем увидел интересного и что бы ты хотел, чтобы в нем увидели другие.
БАКУ: В прошлом месяце на «Бута-фестивале» в Лондоне представили спектакль по вашей пьесе. Вы видели постановку?
Э.Э.: Нет, на этот раз не смог поехать, но это третья моя постановка в Лондоне, и я был на предыдущих. Вообще, когда твои пьесы ставят люди с другим менталитетом, – это, скажу я вам, интересный опыт. Первый раз меня пригласили в Англию на премьеру моей пьесы «Шекспир». Это такая фантасмагория, комедия, действие которой происходит в психиатрической больнице. Один персонаж считает себя Сталиным, к нему приходит покаяние, он начинает убиваться – мол, я был палачом, простите меня. И вдруг я вижу, что эту роль играет чернокожий артист. В других постановках все было традиционно – раз Сталин, то соответствующий парик, усы или трубку актер курит. А здесь такое дело. Я подхожу к режиссеру, говорю ему деликатно: «Что-то не очень он похож на Сталина». А он мне объясняет: ваша пьеса ведь не только про то, что происходило в Советском Союзе в конкретное время; сталинизм – это явление, которое может проявиться в любом месте, в любую эпоху. А сейчас что, вы говорите, поставили? «Телескоп», да? Скоро, кстати, будет еще одна премьера по нему, в стамбульском театре.
«Встречи и разговоры – очень богатый материал для писателя. Он откладывается в подсознании»
Личности 