ЛичностиПамяти Таира Салахова
Сейчас кажется, что всей своей жизнью он отвергал само понятие «судьба» в ее античном понимании – то, что висит над головой с рождения и в итоге берет верх. Выросший с клеймом сына «врага народа» Таир Теймурович, неизменно верный себе, семье и опальному отцу, достиг, казалось бы, самых заоблачных высот, о которых только может мечтать художник. В этом кроется какая-то тайна, приблизившись к которой можно, быть может, понять, как в одном человеке уживались мягкость и «суровый стиль», бесконечное жизнелюбие и нечеловеческая работоспособность, умение руководить и мальчишеская непокорность.
Таира Теймуровича снимали много и часто. Он не прятался от камер и, возможно, любил фотографироваться. Кадров осталось много, но выделяется один: художник в окружении трех женщин – жены и дочерей, южное солнце, летний прищур, девочка на руках, вдали плещется море, счастливые улыбки. Никто не смотрит в камеру, все заняты своим внезапным счастьем и короткой близостью. Снимок прекрасен сам по себе. Кажется, в этом снимке ключ к пониманию того человеческого феномена, который зовется Салахов. Пролистав архив с сотней фотографий, обнаруживаешь некоторую закономерность: Салахов почти всегда улыбается так, как на том летнем снимке. Жмет ли руку Гейдару Алиеву, сопровождает ли во время приема Настасью Кински, держит на руках дочь Айдан или оказывается рядом с Леонидом Брежневым – улыбка остается неизменной. И это не дежурное cheese, заготовленное для прессы. Это улыбка человека, который в любых обстоятельствах остается самим собой. Нет гримасы отцовского умиления, творческого экстаза или подобострастного восхищения: Салахов всегда улыбается так, как если бы этот конкретный момент и оказавшийся рядом человек были самыми важными в его жизни.
Со стороны Таир Салахов выглядит уж больно обласканным той самой пресловутой судьбой. Но только со стороны. Однажды для рубрики «Точка отсчета» в журнале «Баку» его просили вспомнить о самой важной и переломной работе. Он, не задумываясь ни на секунду, рассказал про историю создания «Портрета нефтяника с красным мундштуком». Обычно художники, выступая в этом жанре, говорят про особенности своего визуального метода, творческие порывы и моменты вдохновения. Таир Теймурович же свой монолог посвятил другому человеку – Сергею Герасимову, который защитил его в переломный момент жизни, отстоял его дипломную работу перед отборочной комиссией. Это удивляло не меньше, чем его неизменная расположенность к людям, – такие старомодные добродетели, как благодарность и справедливость, он ставил выше эфемерного вдохновения. Позже, стоя на вершине властной пирамиды, он сам вечно защищал, отстаивал, поддерживал в трудное время коллег-художников и опальных студентов Суриковского института, в котором преподавал три десятка лет. На посту первого секретаря Союза художников СССР под прикрытием абсолютной лояльности Таир Салахов произвел настоящую революцию в советской художественной среде. В 1950-е годы, когда Салахов начинал карьеру, его «новая романтика» – море, ветер, тяжелый труд нефтедобытчиков – была понятна далеко не всем. А позже, когда в интервью его спрашивали про «суровый стиль», Таир Теймурович рассуждал не про свой уникальный взгляд, а про целое поколение художников-единомышленников, ставивших конкретный труд выше абстрактного вдохновения. Про себя же коротко говорил: «Мне просто нравилось жить рядом с рабочими».
Он и сам был в каком-то смысле рабочим. Трудился методично и много. «Вообще, ждать вдохновения – это, по-моему, заумная вещь. Вы не знаете, когда оно придет. Поэтому надо просто работать», – сказал он год назад в юбилейном интервью Лейле Алиевой. Салахову в тот момент исполнялось 90 лет.
С именем Таира Салахова связано много искусствоведческих штампов: «суровый стиль», «прославление труда». Но что стоит за этими формулировками? Перебирая в альбомах его многочисленные графические и живописные работы, убеждаешься, что художник всю жизнь возвращался к одним и тем же сюжетам. Вроде бы написал колоссально много, но приглядываешься – и обнаруживаешь многочисленные повторы. Например, страсть изображать ветряки. Они и в живописи, и в графике – эти крутящиеся летучие конструкции, за которыми круг жизни и поворот судьбы.
Или другая тема – пролеты окон и дверей. Пейзаж у Салахова часто вписан в прямоугольник окна, лирический герой отделен от окружающего ландшафта уютом комнаты и является лишь сторонним наблюдателем происходящего в мире. В этой отрешенности – секрет притягательности его портретов. Под проницательным взглядом Таира Теймуровича даже с официальных фигур магическим образом слетал налет одиозности. Взять хотя бы хранящееся в Третьяковке полотно «Брежнев за работой над книгой «Воспоминания». Образ из наших дней, выглядящий почти крамольно. Сильно пожилой генсек растерянно вертит в руках карандаш и смотрит в сторону, внутренне готовясь сам стать воспоминанием – раствориться в надвигающейся синеве леса, уйти, оставив после себя лишь одинокий красный блокнот. Если убрать из работы Салахова фигуру Брежнева, то остается узнаваемый салаховский интерьер: красный стул, светлые занавески, темный силуэт деревьев за окном. Ощущение домашнего уюта, которое обостряется с наступлением сумерек.
Загадочный красный стул – он постоянно возвращается в разных композициях и вариантах: то на нем сидит мать художника, то он в центре пейзажа, то маячит на дальнем плане, то подвешен к стене. Что связано у Таира Теймуровича с этим стулом? В одном из интервью он пояснил кратко и просто: «Этот стул я впервые написал, когда от нас ушла мама. Красный стул – это всегда воспоминание о ней». Вот она, секретная формула Салахова: «человек на красном стуле». Неважно, кто перед тобой – усталый рабочий, композитор Шостакович или генеральный секретарь партии, – нужно помнить, что это чей-то муж, отец или дед. Что его кто-то любит.
Любовь к ярко-красным деталям вообще характерна для Таира Теймуровича. Общая палитра работ всегда приглушена, оттого неожиданный всполох красного выглядит как тревожный сигнал – беспокоит и интригует. Красный мундштук на знаменитом «Портрете нефтяника», неожиданно красный резервуар в «Утреннем эшелоне» (1958), окрашенные в красное сваи на Нефтяных Камнях, красное сиденье парома, перевозящего ремонтников, красный шарф на шее кордовского крестьянина. Страсть Салахова к Кордове сродни тяге к красному цвету (Испанию художник писал много): минимализм пейзажа напоминает Абшерон, у людей – те же суровые лица. Еще один мотив – Девичья башня: ее силуэт возникает на полотнах и графических листах разных лет.
Лицо Айдан: черты дочери художник любовно воспроизводил с самого ее детства. И в деталях помнил историю создания каждого портрета. «Мы готовились к ее дню рождения, купили ей лошадку-качалку и спрятали в мастерской. Помню, я привез ей из зарубежной командировки белое пальтишко и шапочку. В тот день она пришла с прогулки и неожиданно поднялась ко мне: увидела этого коня и радостно на него уселась. Я посмотрел на нее и сказал: «Девочка, а ну-ка посиди так», – и начал писать портрет», – с нежностью рассказывал Таир Теймурович. Оседлав своего коня в детстве, эта девочка до сих пор надежно сидит в седле. «Детей надо просто любить», – это тоже Салахов.
И если уж говорить о счастливой судьбе художника, то в терминах восточной философии. Несколько лет назад ретроспективную выставку Салахова организовали в пекинской Зоне искусств. Эпиграфом к ней стала цитата из Лао-цзы: «Небо и Земля не обладают человеколюбием и предоставляют всем существам возможность жить собственной жизнью». Увиденный взглядом с Востока, великий азербайджанский художник внезапно предстал в ином ракурсе – даосский мудрец, позволяющий героям своих полотен оставаться самодостаточными, не пытавшийся влезть кому-то в душу и раскрасить чей-то внутренний мир.
Есть какая-то тонкая внутренняя связь между той неизменной улыбкой на фотографиях и творческим постоянством Таира Салахова. Уверенность в себе, а точнее, умение быть верным себе, не реагируя на внешние раздражители. Спокойное понимание того, что ты в этой жизни хочешь и можешь, и редкое умение пестовать свой талант, спокойно пролагая путь себе и другим через любые обстоятельства.
Культура 