Скульптор Джанфранко Меджато придает форму незримому – что и отражено в названии его выставки, которая проходит в Центре Гейдара Алиева: Shaping the Invisible («Линии невидимого»). Мы поговорили о том, откуда приходят идеи, как передать в металле форму огня или ветра, и о том, почему скульптуры автора непременно нужно потрогать. 

Имя Джанфранко Меджато стоит в ряду самых известных современных авангардистов. На протяжении тысячелетий центральным в этом виде искусства оставался образ человека, и лишь в ХХ веке ваятели начали раздвигать привычные границы и изображать суть вещей, не принадлежащих материальному миру, открывая новые возможности пластики и объема. Территория Меджато – философия, физика, энергия, всё то, чему сложно придать форму даже словами, не говоря уж о камне и бронзе.

Джанфранко родился в 1963 году в Венеции, учился скульптуре там же, в Государственном институте искусств. Работы мастера выставлялись на площади чудес в Пизе, в долине храмов на Сицилии, на улице Венето в Риме, на множестве площадок в США, Германии, Австралии, Кувейте, Сингапуре, Швейцарии, в качестве декораций их можно было видеть в сценических постановках – например, оперы «Кармен» в археологическом парке Сколациум в Италии. Скульптор удостоен премии ЮНЕСКО за «сочетание древности и современности в своих инсталляциях, обладающих великолепной исполнительской силой и эстетической ценностью».

БАКУ: Ваши работы потрясающе вписываются в ландшафт и интерьеры Центра Гейдара Алиева. Их линии, белизна будто перекликаются, и кажется, что этот диалог неслучаен. Насколько пространство – важная характеристика для скульптуры?

Джанфранко Меджато: Прежде чем принять решение, делать выставку или нет, мне необходимо взглянуть на пространство, чтобы понять, насколько оно откликается в душе. Куратор бакинской выставки увидела мои работы в Дубае, позвонила с предложением, в августе 2023 года я впервые прилетел в Азербайджан и сразу понял: эта площадка – одна из самых красивых в мире. Для меня стало настоящим вызовом наполнить такое пространство своими работами.

Заха Хадид, архитектор здания, отталкивалась от символа бесконечности. Я вижу это пространство как своеобразную молитву красоте, где красота – не эфемерное совершенство, а универсальная ценность. Думаю, мои работы вписываются сюда, потому что мне как художнику близка миссия исследователя этой ценности. Вот уже несколько лет меня занимают исследования в области квантовой физики. Знаете ли вы что-нибудь о Максе Планке, основателе этой науки, который в 1918 году получил Нобелевскую премию по физике? Он утверждал, что как таковой материи не существует. Вся материя возникает и существует только благодаря силе, которая приводит атомные частицы к вибрации и удерживает их в виде мельчайшей солнечной системы, которая и есть атом. Планк также предполагал, что за этой силой стоит сознательный Разум».

Возвращаясь к вопросу пространства: для бакинской выставки я сделал 19 новых работ. Если присмотреться, линии скульптур действительно вступают в диалог с архитектоникой, изгибами, движениями. И это, на мой взгляд, самый верный способ подавать себя – быть скромным. Художник не должен ставить превыше всего собственное эго. Я искренне считаю: истинный художник – не что иное, как транслятор энергии, принимающая и передающая антенна. Скажем, я никогда не делаю набросков для будущих произведений.

БАКУ: А как технически создаются ваши скульптуры?

Д.М.: Все мои скульптуры рождены интуитивно – без плана, без черновиков… Я прихожу утром в студию – и никогда не знаю, что в этот день выйдет из-под моих рук. Если бы выполнял работу по рисунку, стал бы… просто ремесленником. Но для того чтобы позволить креативности течь беспрепятственно, нужно оставить канал открытым – я просто отключаю рацио и следую интуиции. Ведь именно она «подключает» контакт с другой реальностью, спиритуальной.

Создание скульптуры – та часть творчества, которая нравится мне больше всего. В моей студии стоит печь, она разогревает воск. Я работаю в древней технике, которую придумали еще шумеры, она называется fusione a cera persa, «литье по выплавляемым моделям». Сначала модель выполняется из воска, потом покрывается специальным огнеупорным материалом и отправляется в печь на две недели при температуре 650 градусов. За это время материал затвердевает, а весь воск выплавляется, оставляя пустоты. Потом в эти формы заливается расплавленная бронза температурой 1050 градусов. После остывания форма открывается, чтобы достать будущую скульптуру, которой еще предстоит пройти длинный путь трансформации.

БАКУ: Так ведь делали первые археологи в Помпеях? Заливали гипс в пустоты, оставшиеся в вулканической массе от органической материи, и получали слепки фруктов, растений, предметов мебели и тел?

Д.М.: Да, техника та же. Только мы заливаем в пустоты расплавленный металл. Создание скульптур, особенно бронзовых, – технически сложный процесс: моя лаборатория находится на острове Гран-Канария (я уже десять лет живу на Канарских островах), литейная мастерская, где отливают модели, – на Тенерифе. Из печи они выходят несовершенными – пористыми, шероховатыми, со следами швов, поэтому дальше мы отправляем работы в Италию, в лабораторию, где их доводят до ума: сваривают, обрабатывают, полируют до блеска. Вообще, это невероятное ощущение – когда из бесформенного куска бронзы создаешь скульптуру, которая передает твои эмоции людям.

БАКУ: Меня поразило, с какой легкостью вы изображаете философские концепты: огонь, ветер, дыхание. И к каждой фигуре составляете литературное, «настроенческое» описание.

Д.М.: Мне нравится давать интерпретацию моим работам, поэтому важно читать описание, которое я размещаю рядом с каждой скульптурой, это один из ключей к пониманию работы. Огонь и ветер, упомянутые вами, появились в скульптуре «Мистраль», которую я сделал специально для выставки в Баку.

Баку – город ветров, Азербайджан – земля вечного огня, и мне захотелось объединить два этих элемента, два символа культуры страны. Мистраль, по легенде, был повелителем ветров, которого держали узником в пещере, пока он не вырвался на свободу. Мне понравилась эта метафора, ее ведь можно отнести и к Азербайджану.

Искусство должно вернуться к тому, чтобы транслировать положительные смыслы. Еще оно призвано одушевлять материю – превращать сырой материал в произведения, говорящие о высших ценностях. К сожалению, современное искусство все реже делает это, особенно на Западе. Можно поставить стул посреди комнаты или прикрепить скотчем банан к стене – и, назвав это современным искусством, наделить тысячей смыслов. Я это уважаю, но бога ради, не определяйте подобные «инсталляции» как искусство! На мой взгляд, это скорее прикладная философия. Я итальянец, вырос в Венеции, в окружении красоты, и уверен, что искусство сегодня, как и в XV веке, должно быть трудным, медленным процессом созидания, который начинается с сырого материала.

БАКУ: Именно поэтому хотела спросить вас, насколько связана современная скульптура с классической. Можно ли проследить связь между вашими абстрактными сферами и «Христом» Саммартино, покрытым мраморной «вуалью»?

Д.М.: Знаете, скульптура конденсирует в себе множество предыдущих концептов. Я смотрю на искусство через призму великих мастеров прошлого: Донателло, Микеланджело, Бернини. С другой стороны, через мастеров авангарда: Генри Мура с его образами материнства, Ханса Арпа с его природными линиями, Бранкузи с его стремлением во всем дойти до первозданной сути, Колдера с его новым видением пространства. Знание итальянской скульптуры, думаю, влияет на меня: если взглянуть на работы, привезенные в Баку, в них, искренне полагаю, есть ощущение классической гармонии.

БАКУ: У каждого из скульпторов, которых вы назвали, свой неповторимый визуальный язык. Как формировался ваш язык?

Д.М.: Первые работы я сделал в 16 лет в школе искусств в Венеции. Коммуна Венеции организовала на площади Сан-Марко коллективную выставку молодых художников, и я представил там свою работу из камня, перфорированное панно размером 50 х 50 сантиметров. Уже тогда, насколько помню, было предощущение того, чем мне предстоит заниматься в жизни. Потом некоторое время я работал реставратором церквей и дворцов. Я реставрировал колонну Святого Марко на площади Сан-Марко в Венеции. А затем вернулся к скульптуре. Понятно, что стиль художника с годами эволюционирует: я начал с более закрытых, геометрических форм, которые затем открылись пространству, теперь меня очень интересуют формы, выходящие за рамки шаблонов – настоящий гимн свободе. И да, я советую вам прикоснуться к ним.

БАКУ: Неужели можно?

Д.М.: Обязательно! Это прекрасно, когда люди могут тактильно почувствовать скульптуру. Элементы некоторых из них – например, сфера на четырехметровой фигуре на площадке перед зданием – крутятся, и таким образом пространство внутри тоже оживает, начинает дышать, жить своей жизнью.

И это крайне важно. Я делаю описание своих работ, но в действительности каждая по-своему говорит с тем, кто на нее смотрит. В этом красота живого искусства. Важно увидеть всё собственными глазами, прикоснуться. Мне часто говорят, что мои скульптуры вызывают желание дотронуться до них.

БАКУ: Случалось ли, что зрители удивляли вас неожиданным видением какой-то работы?

Д.М.: Конечно, и это замечательное свойство искусства: ты долго трудишься над замыслом произведения, а в итоге оно рождается само, ты же просто исполнитель.

Целостное формируется лишь на последнем этапе, кто-нибудь точным замечанием вдруг может добавить ясности твоему видению. Приведу пример. На втором этаже выставки в Баку есть работа «Квантовое дыхание». Когда я закончил модель, в студию зашла жена. Слушай, говорит, ты же сделал трискелис – древний символ единства, три элемента, соединенных вместе. У меня этот символ получился неосознанно – и она его увидела. Иногда люди могут даже не понимать конкретно, что их цепляет в твоей работе. Вот таким и должно быть искусство.

БАКУ: Ваши произведения есть и в частных коллекциях – как они меняют ощущение пространства?

Д.М.: Я сотрудничаю с 15 арт-галереями по всему миру, от Майами до Гонконга. Слышал не раз, что люди, приобретая мои скульптуры, начинают ощущать, как пространство их дома наполняется позитивной энергией.