Я вырос в семье известного архитектора Энвера Касимзаде, построившего в Баку много зданий. И сам, став архитектором, посвятил жизнь родному городу. Я помню разные эпохи в бакинской истории и убежден, что каждую из них можно разглядеть в городских улицах и сейчас. 

Мой дед по матери, Ага Абдулла Дадашев, был профессиональным фармацевтом. Он получил образование за границей и занялся лекарствами и парфюмерией, которые привозил из Германии и Франции; был очень состоятельным человеком, построил семь домов. Когда произошла революция, многие решили, что это ненадолго. Но дед Ага Абдулла был дальновиден. Он рассказывал мне:

– Я стоял на балконе и наблюдал, как в Баку входила пехота XI Красной армии. Они шли с Патамдара, спускались по Верхне-Кладбищенской и поворачивали к нам на Заведенскую. Выглядели страшно: босые, оборванные, вооруженные винтовками, какие-то отчаянные... И я понял, что большевики пришли надолго.

Ага Абдулла был знаком с Нариманом Наримановым, который до революции был врачом, а после стал председателем Совета народных комиссаров Азербайджанской ССР – первым советским премьером. Дед пришел к Нариманову и вручил старому товарищу ключи от своих складов:

– Нариман-бек, передаю все медицинские запасы советской власти.

Все дома деда, разумеется, реквизировали, оставили лишь квартиру, где жила семья. А спустя несколько месяцев Нариманов сам вызвал Ага Абдуллу и предложил ему как уникальному специалисту возглавить Главное аптечное управление. Дед проработал на этой должности 29 лет.

Другой мой дед, по отцу, Алибек Касимов, был учителем русского языка и литературы и руководил школой в Петровске (нынешней Махачкале). Он перевел на азербайджанский язык роман Джованьоли «Спартак», работал над историей кавказских войн. Однажды дед Алибек прочитал свежую повесть графа Толстого «Хаджи-Мурат» и посчитал нужным написать автору письмо. Лев Николаевич ответил, завязалась переписка, и спустя некоторое время Толстой прислал деду приглашение посетить Ясную Поляну. Алибек отправился в Тульскую губернию и провел целый месяц в фамильном поместье Толстых. Вернулся с подарком знаменитого писателя, только что вышедшим из печати двухтомником – романом «Война и мир». А подарок самого Алибека, как я слышал, и сейчас лежит на письменном столе Толстого: Коран на русском и арабском языках, выпущенный в 1883 году.

Впоследствии Алибек Касимов стал одним из основателей первого азербайджанского университета и заведующим кафедрой русского языка.

Касимовым выделили жилье в здании, где сейчас рукописный фонд Академии наук. На третьем этаже жил выдающийся драматург Гусейн Джавид. Дед Алибек с ним дружил, семьями ходили друг к другу в гости. Но однажды вечером прибежала заплаканная Мушкиназ ханым, супруга Гусейна Джавида:

– Джавида забрали!

В те годы все бывшие члены партии «Мусават» оказались в списках врагов народа. Несдобровать бы и деду, но он успел умереть своей смертью. Почти все наши родственники были расстреляны или сосланы. После смерти Сталина в Баку вернулся лишь бабушкин брат Лятифбек Ибрагимбейли – в той же старой шинели, что и уходил 25 лет назад.

Я был еще маленьким. Однажды вечером в дверь позвонили, и я открыл.

– Это квартира Энвера Касимзаде? – строго спросил невысокий седой худощавый мужчина. – Вызовите его!

Ничего себе, удивился я. Папа министр, а его требуют вызвать. Кто же это такой?

Отец вышел. Несколько секунд они с гостем смотрели друг на друга. Затем, конечно, объятия, слезы... Впоследствии я не раз поражался, как дяде Лятифу удалось сохранить аристократические манеры в сибирской ссылке. А уж когда он принимался экзаменовать мой французский язык, я не знал, куда деваться от стыда.

– Эх ты! – говорил мне отец. – Человек провел четверть века в ссылке и всё помнит, а ты простые правила затвердить не можешь!

Я родился в Старом городе, во Втором Замковом переулке. В одной комнате жила наша семья, в другой – папин брат Экрем (его дочери и мои двоюродные сестры Фидан и Хураман Касимовы стали оперными примами). Третья комната была папиной старшей сестры – Зякии, а в четвертой жила бабушка с еще одной моей тетей Дилярой. Иногда бабушка вручала мне жестяной бидон с узким горлышком и отправляла в ближайшую керосиновую лавку. Три литра, кажется, стоили десять копеек.

Далеко мне разрешалось ходить только в сопровождении взрослых. С мамой я иногда путешествовал на рынок. Базарная улица была прямо за крепостной стеной, но поход казался значительным приключением. Напротив недавно построенного «Монолита» были мясные ряды, где мы покупали к обеду мясо, затем неторопливо возвращались домой через Парные крепостные ворота.

Я застал верблюдов на Базарной площади. Помню, как прямо на улице жарили вкусные кутабы с начинкой из верблюжьей требухи. Помню цельный комплекс скульптур работы уникального скульптора Степана Эрьзи на бывшем доме Союза горнорабочих. Помню, как появилась первая очередь бульвара вдоль улицы Басина (сегодня улица Физули).

Бульвар тогда был простым, провинциальным, не очень ухоженным. Не было того лоска, которым сейчас славится центральный Баку. Я прыгал с парашютной вышки на бульваре, стоило это удовольствие дороже кино – 40 копеек! Можно было прыгнуть с 20 метров, но это считалось несерьезно, и все карабкались на самую верхнюю площадку – 60 метров. Там работали два инструктора, один из которых облачал очередного «героя» в привязные ремни, охватывающие бедра и спину, а другой объяснял, как спускаться и приземляться, подогнув колени. Прыгали с удовольствием и парни, и девушки, даже очередь стояла. В начале 1990-х я хотел восстановить парашютную вышку, даже договорился с заводом. Но не получилось: время было тяжелое, не до того.

За капитальными покупками мама ездила на Тезе-базар. Ездила на троллейбусе, хотя у мужа был персональный автомобиль ЗИМ: пользоваться служебным транспортом для личных целей было не принято. Даже когда отец приезжал на дачу в Шувеляны, он сразу отпускал машину. У нас на даче и ворот-то не было, лишь калиточка. И сама дача была проще некуда – домик с двумя смежными комнатами. Бабушка просила:

– Ай, Энвер, сколько нам возиться с керосинкой, построй хотя бы кухню! Ты же министр строительства! – но отец только отмахивался и уводил нас, детей, на море. До моря было около трех километров с горки, обратно столько же в горку. И ничего, шли, веселились, радовались солнышку и ветерку.

Соседями по даче были с одной стороны директор Музея искусств Кязимзаде, а с другой – начальник УПО МВД Гамидов. У них были примерно такие же дома, только у генерала Гамидова, в отличие от нашего, оштукатуренный. Границы между участками обозначались инжировыми деревьями. Бабушка строго-настрого запрещала срывать ягоды с соседской половины.

После школы я поступил на архитектурный факультет Политехнического института. В тот год в Баку оказались выпускными сразу два класса – десятый и одиннадцатый, поэтому конкурс был невероятный. Несмотря на то что отец был ректором Политеха, я два года усиленно готовился с репетитором. Математику, рисунок, черчение сдал на «отлично», а вот по физике мне поставили четверку, хотя я ответил на все вопросы. Я очень расстроился, опасался, что влетит от отца. Но он сказал: «Ничего, остальные ведь ты сдал нормально».

Много позже я узнал, что оценку мне снизили по приказу отца, чтобы не думали, что сын ректора пользуется поблажками. Когда, поступив, я немного расслабился, на первой же сессии схлопотал по математике неуд – и побежал в деканат умолять, чтобы отцу не докладывали, а позволили пойти на пересдачу. Такие тогда были понятия о порядочности и интеллигентности.

Когда мне было 14, отец приобрел мне годовой абонемент в Театр оперы и балета. Раз я сходил, а потом начал пропускать. Отец это заметил, ругать меня не стал, лишь сказал: «Не хочешь – не ходи. Но я хочу, чтобы ты был интеллигентным человеком». После этого я не пропустил ни одного представления. Отец же научил меня любить мугам. Он говорил: «Если ты не поймешь и не полюбишь мугам, никогда не будешь настоящим азербайджанцем». При этом у нас дома все говорили по-русски.

Как-то по молодости на соседском празднике я выпил бокал вина, и мне стало плохо. Отец наутро просто сказал: «Никогда не делай того, что не умеешь». Этих слов оказалось достаточно, чтобы я всю жизнь был внимателен ко всем своим начинаниям.

Мы с однокурсниками очень любили гулять по городу: скверам, улицам, набережной. Захаживали в пивную «Кяхряба» или в винный подвальчик, где подавали вино с жареным миндалем. Часами просиживали в кафешке «Сярин» в Молоканском саду. Обедали иногда в старом «Интуристе», где обожали разглядывать завсегдатаев. Например, был знаменитый адвокат по прозвищу Рябчик. Его всегда обслуживал официант Степанов, похожий на полковника КГБ. Степанов первым делом завязывал Рябчику накрахмаленную салфетку и подавал чай в стакане с серебряным подстаканником... Именно в старом «Интуристе» мы познакомились с легендой бакинского джаза Вагифом Мустафазаде – просто увидели, что ему одиноко, и подсели. Он был старше, но нашу компанию доброжелательно принял.

Не могу сказать, что Баку того периода был лучше, чем теперь. Просто это был ТОТ Баку, полностью соответствовавший тому времени. Например, в конце 1940-х годов появились парные здания на пересечении проспекта Кирова (сейчас проспект Бюльбюля) и улицы 28 Апреля – кинотеатр «Низами» и здание Минпищепрома. Изящные, ни на что не похожие! Появилось здание Союза художников – чудесное, лаконичное, очень тонко сделанное. Позже возникла Библиотека имени Ахундова, еще позже – музей Ленина. Несмотря на то что тогда много говорилось о стирании грани между национальной и советской культурой, нашим зодчим Микаэлю Усейнову и Садыху Дадашеву удалось сохранить в своих произведениях азербайджанскую национальную романтичность: колонны, капители, арки, орнаменты...

При Хрущеве все изменилось, началась «борьба с излишествами». Первой жертвой оказалось здание Академии наук: из проекта убрали шпиль и фигуры. Даже от огромных гранитных колонн хотели отказаться, но они уже приехали в Баку, возвращать было поздно – и их установили. Вместо индивидуального строительства началось типовое: дома, кинотеатры, школы… Бакинский ЦУМ – пример такого типового проекта. А ближе к концу 1960-х, когда Хрущева сняли, началась архитектурная «оттепель»: в городе стали появляться знаковые здания – Дворец Ленина (сейчас Дворец Гейдара Алиева), цирк и другие. В 1970-е годы, когда Азербайджаном стал руководить Гейдар Алиевич, он расширил эту практику. Например, был построен знаменитый дворец «Гюлистан», который, правда, для Госплана СССР проходил как «комбинат общественного питания». Иначе Москва бы завернула: какие еще дворцы торжеств?

Вообще, для Гейдара Алиевича архитектура и город были совершенно исключительной темой. Он ведь когда-то хотел стать архитектором, проучился в индустриальном институте до третьего курса, но началась война. В 1990-е годы, когда я уже был главным архитектором Баку, почти каждое воскресенье Гейдар Алиевич вызывал меня в Загульбу, чтобы поговорить на те или иные связанные с городом темы. Пожалуй, это было самое счастливое для меня время. Многие вещи мне открылись по-новому, многое я стал понимать глубже, в государственном масштабе.

Иногда Баку подкидывает такие истории, что уверяешься: судьба есть. Мой отец Энвер Касимзаде в свое время спроектировал одну из первых станций бакинского метро – «Улдуз» («Звезда»). Когда я только-только стал главным архитектором на закате советской эпохи, мне тоже предложили осуществить проект новой станции – «Проспект Ленина». Но какие проекты в начале 1990-х?.. Повторное предложение поступило уже в XXI веке:

– Эльбай муаллим, хотим тебе поручить одну станцию сделать.

– Какую?

– На бывшем проспекте Ленина, сейчас – Азадлыг (Свободы). Она была много лет законсервирована, и вот пришло время.

Сколько лет меня ждала эта станция – и дождалась!

«Проспект Азадлыг» стала первой однопролетной станцией в бакинской подземке – без колонн, без дополнительных опор, совершенно особое пространство, которое было очень сложно собрать. Орнаменты сперва принялись выполнять фрезой, но я не терпел отклонений от эскизов, разбивал молотком неудачные плиты и в итоге вынудил метростроевцев приобрести дорогущий станок с лазерным резцом. На станции установили пять преогромных люстр – шесть на шесть метров, каждая весом 2,5 тонны!

Чтобы отдохнуть душой, я иду в Старый город. Рядом с Девичьей башней у меня есть любимая чайхана, где хорошо сидеть, размышлять, смотреть на проходящих мимо людей, разгадывая, кто они и о чем думают. Среда, в которой я родился и вырос, давно изменилась, как продолжает меняться и Старый город. Но как профессионал я понимаю, что в Ичери шехер есть старые здания, которые сегодня невозможно использовать ни как жилье, ни как объекты общественного назначения, – ветхие, не представляющие никакой архитектурной ценности. Ведь архитектурная ценность состоит в том, чтобы нести информацию о культурном наследии нации. Отношение к памятникам должно быть осмысленным, не стоит поддаваться эмоциям. Часто, когда мы с друзьями вспоминаем прошлое, они говорят: «Как раньше было хорошо!» Это просто ностальгия. Раньше было не хорошо, а иначе. Просто мы грустим по молодости, вернуть которую не в силах.

Современный Баку, быть может, утратил тот облик, к которому привыкли мои ровесники, однако новое поколение воспринимает город таким, какой он сейчас. И детям своим нынешние молодые будут рассказывать про Баку нынешний. А город продолжит меняться. Потому что город – это не камни и не асфальт, а живой организм со своими проблемами и стремлением обновляться.

В прошлом году мы с Международным союзом архитекторов провели большой форум, приехали 500 человек из 124 стран мира. Это были не туристы, которым все нравится, а архитекторы – народ вредный: они рассматривают внимательно, и добиться от них искреннего комплимента очень непросто. Но наши гости были в восторге. До сих пор вспоминают Баку и мечтают вернуться.

Современный Баку – город, которым можно гордиться, куда можно и нужно приглашать гостей. И при этом не забывать учиться, перенимать хорошие новшества у других. Не стоит быть снобами – дескать, мы лучшие. Мы должны быть не лучше всех, а такими, какие мы есть.