Эту историю хочется рассказывать в манере то ли медоточивой персидской поэмы, то ли болливудского кино. Она – губернаторская дочка и поэт. Он – сын писаря и крестьянки, тоже поэт. Их любовная история продлилась без году 50 лет. А началась с газетного доноса.

Городским улицам нечасто дают имена поэтов. Не так в Баку: здесь улица Народного поэта Расула Рзы, знаменитого публициста, пересекается с улицей Народного поэта Нигяр Рафибейли, знаменитого лирика. На углу двух этих поэтических улиц стоит дом, в советские времена именовавшийся «Книжным пассажем». Именно в этом доме Расул и Нигяр жили вместе, работали и воспитывали детей до последнего дня, когда смерть разлучила их. Но начиналась эта история совсем не так безмятежно.

Расул, сын писаря и неграмотной домохозяйки, приехал в Баку из Геокчая, прежде известного главным образом своими замечательными гранатами. Приехал с ясным пониманием, что хочет быть поэтом. Дальний родственник ввел его в литературные круги, дал несколько рекомендаций – и вскоре первые стихи юного певца новой жизни уже увидели свет. Тифлисские альманахи, бакинские журналы и газеты – все, кто вообще мог напечатать советские стихи на азербайджанском, должен был начать публиковать Рзу.

Нигяр тоже перебралась в Баку, но скорее в поисках работы и спасения от преследований. Ее отец Худадат-бек Рафибейли был врачом, получил медицинское образование в Харьковском университете, в 1918 году стал первым министром здравоохранения в правительстве независимого Азербайджана. Затем принял пост губернатора Гянджинской губернии (в ту пору весь Азербайджан делился на Бакинскую и Гянджинскую губернии). После прихода большевиков Худадат-бек был арестован по обвинению в организации антисоветского восстания и расстрелян.

Юная барышня должна была сама зарабатывать на жизнь себе и овдовевшей матери. Да и власть не забывала развлекать наследницу как могла. При очередном обыске у Рафибейли в бумагах Нигяр, которая к этому моменту уже заявила о себе как поэт, нашли среди прочего двустишие «Солнце восходит с Востока, с Востока ему и всходить». Теперь уже трудно понять, что вызвало такую ярость большевистского начальства. Но секретарь ЦК компартии Азербайджана Гараев лично опубликовал в газете «Коммунист» разгромную статью «Господа Рафибейли»: «Мадемуазель Нигяр – из тех, кто ждет восхода солнца с Востока. Дочь расстрелянного помещика Худадат-бека, из опекаемых английским империализмом, не может примириться с сиянием золотого солнца, взошедшего с Севера. Видно, помещичьей дочери и подобным ей еще не утерли нос, надо бы им как следует утереть носы. Тогда они смогут понять, откуда и когда восходит солнце и почему оно восходит с Севера. Почему до сих пор Нигяр ханым и иже с нею не выведены на чистую воду? Почему не сорвана маска с их лица и не показано их истинное барское лицо?»

Сейчас эта безграмотная белиберда с восходом на севере и недоутертыми носами выглядит забавно. Тогда это был почти приговор. Мало того, к статье Гараева публично и торжественно присоединились пролетарские поэты Азербайджана, чья эстетическая позиция крепко основывалась на классовом чутье. Пролетарские писатели, что в Москве, что в Баку, не были еще пока настоящим литературным начальством. Просто у них была идея, у них были люди, они умели жонглировать модными советскими словечками.

АЗАПП, Азербайджанская ассоциация пролетарских писателей, вроде бы ничем не владела и ничего не раздавала, но охотно лезла повсюду: больше от чрезмерной энергии жизни, чем от необходимости. Современники вспоминают, что если на предпремьерный прогон нового спектакля представитель АЗАПП опаздывал, то занавес не поднимали: ждали. Одним из лидеров пролетарских писателей Азербайджана был в ту пору Расул Рза. Революционные стихи, сложившиеся под воздействием Маяковского и Назыма Хикмета, сделали ему имя. Решительный разрыв с восточной традицией, выбор острых социальных тем – все это было его собственным выбором, но превратило его в образцового поэта новой жизни. Так или иначе, пролетарский Расул тоже присоединился к травле мадемуазель Нигяр. Его имя стоит первым в списке «присоединившихся».

От таких газетных статей, как «Господа Рафибейли», ломались крепкие люди. Но юная Нигяр, за плечами которой были только фамильная гордость и пара опубликованных стихотворений, бросилась в бой. Написала письмо в Наркомат Рабоче-крестьянской инспекции: «Сейчас мне 17, когда была установлена советская власть, мне было шесть. Я выросла без отца и сейчас оказалась в тисках нужды. До публикации статьи я работала переводчицей в «Азеркино». После статьи меня уволили, и мы вместе с матерью, живущей на моем попечении, обречены на голод. Можно ли одной статьей похоронить всю мою энергию и молодую жизнь? Я прошу восстановить меня на работе, чтобы я смогла и в дальнейшем принимать активное участие в борьбе за победу социализма».

О том, что стихотворение про восход на Востоке не ее, а приятеля, учившегося в Ленинграде и приславшего стишок в письме, Нигяр даже не написала. Может быть, не хотела подставлять товарища, а может быть, уловила тонким поэтическим слухом, что деталь будет недостоверная.

Важнейшее из искусств

На работе Нигяр восстановили. Что повлияло на Рабкрин? Молодость? уверенность в себе? благородство юной души? Неизвестно. Может быть, имело значение само слово «Азеркино».

Молодая власть понимала: влиять на умы масс можно только через массовые развлечения. Как при Гитлере архитектура, как литература в сталинские времена, в ранние годы советской власти важнейшим из искусств было объявлено кино. На него тратились огромные по меркам эпохи военного коммунизма деньги, в нем давали развиваться всем, кто только желал. Получалось по-прежнему плохонько: дореволюционная немая картина по гаджибековскому «Аршин мал алан» оставалась главным сокровищем закавказского кино. Но Москва пробовала снова и снова: в Азербайджан слали российских и украинских специалистов, растили национальные кадры. Здесь, заглушенные треском киноаппаратов, дозволялись более свободные речи, вообще давали жить.

И оба молодых поэта отправились заниматься «важнейшим». Расул работал в «Азеркино» редактором, Нигяр – переводчиком. Их столы стояли рядом. К тому моменту когда они поняли, что он – тот самый борец за пролетарскую поэзию, а она – та самая «помещичья дочка», у них уже закрутился нежный кинематографический роман. «Госпожа Рафибейли» зла на Расула не держала, но до самого конца дней подтрунивала над мужем: да ты еще когда предлагал меня вывести на чистую воду!

Обручились в 1934-м, вместе поехали учиться в Москву: он – во ВГИК, она – в Педагогический институт Бубнова. Расулу как киноуправленцу со способностями благоволил начальник управления кинопромышленности Гулам Султанов. В 1937-м его разоблачили как врага народа – и тоже через газету. «Наводнил «Азкино» своими родственниками и классово враждебными элементами», «антипартийная деятельность». «В Московский государственный институт кинематографии Гулам Султанов посылал, как на подбор, антисоветских людей. Вот они:<...> Рзаев Расул, зять бывшего гянджинского губернатора Рафибекова». Лживый донос в этой мелкой подробности верен: 11 февраля 1937 года Расул и Нигяр поженились.

Мясо для поэтов

Кино, учеба, женитьба, рождение первенца – и все это время оба поэта продолжают свою литературную работу. Учеба в Москве пошла Расулу на пользу – он много общался с советскими российскими поэтами, его теперь охотно и быстро переводят на русский. Это была культурная политика советской власти: чтобы республики новой страны понимали друг друга, надо много переводить, пусть даже с подстрочника, не зная языка оригинала. Переводчикам, как и киношникам, позволено больше – так строки Расула Рзы начинают переводить на русский поэты, которым в эпохе было тесно: Анна Ахматова, Арсений Тарковский.

Когда готовилась декада Азербайджана в Москве, целый десант переводчиков забросили в Баку. Расселили по писательским семьям, которым для приличного содержания гостей выделили из ЦК партии рис и мясо.

Тарковский вспоминал, как его вдруг вызвали к Мир Джафару Багирову, с 1933 до 1953 года полноправному властителю Азербайджана, первому секретарю ЦК. «Каково вам живется дома у Расула Рзы? Если что – говорите. Мы ему отпускаем на вас деньги! Кстати, нет ли в поэме политических ошибок?» Тарковский ушел от предложения доносить на гостеприимного хозяина с его фирменной сухостью: «Какие я могу выявить ошибки? Расул Рза – член Коммунистической партии, я – беспартийный».

Ежедневный контроль партии за литературой – это уже сороковые и пятидесятые. В сторону изящной словесности взгляд был направлен суровый и требовательный.

Нигяр в эти годы работает редактором в издательстве «Ушагнешр», много занимается переводами на азербайджанский. И Расул вместе с ней: переводит на родной язык Маяковского, Пушкина – своих учителей. Нигяр редактирует Шевченко. Через их дом словно вливается в азербайджанскую культуру река мировой литературы. Вместе они как будто перекрывали все литературное поле: покуда Расул пишет стихотворное «Открытое письмо Хапуге Обираловичу», Нигяр плетет вязь традиционной лирики:

Нет средства против ста смертей; найти ни одного не в силах,
Найти того, кто стал виной недуга моего, – не в силах...
Порозовеет небосклон, и воцарится темнота,
Я лампу малую зажечь в дому, где все мертво, не в силах.
Как быть, пленилась я цветком, но тайну этого цветка
Еще никто не разгадал – найти я никого не в силах.
Я вышла ночью поглядеть, как в небе теплятся огни,
Но сердце жжет иной огонь – я здесь найти родство не в силах.
Спросила любящих – она вздохнула горестно в ответ:
Чья рана глубоко внутри, ничто спасти того не в силах.
Жестокосердная любовь сразила бедную Нигяр,
Мой неприступный бог молчит: помочь и божество не в силах.

Память об отце Нигяр и его трагически короткой политической карьере не давала покоя НКВД и во второй половине сороковых. В архивах найдены документы о готовившейся ссылке и самой поэтессы, и ее матери. Дяди по заграницам, брат связан с турецкой разведкой, поддерживают переписку с заграницей, враждебно относится к советской власти... Резолюция: «Сослать». Подпись руководителя НКВД Азербайджана Хорена Григоряна. Зачеркнуто. Поверх: «Оставить». Подпись Мир Джафара Багирова.

Почему так решил владыка красного Азербайджана? Теперь уж не узнать. Может быть, потому, что Расул Рза на всех перекрестках открыто заявлял: если Нигяр сошлют, и я с ней поеду. Дома смеялись: все знают жен декабристов, а тебя будут вспоминать как мужа сосланной героини. Вот только с месяцем никак не определятся: августистки? апрелистки? маистки?

«Антокольский, встать!»

Поэма Расула, о переводе которой так заботился первый секретарь ЦК, – не просто стихи. Расул написал поэму «Ленин», отчасти подражая своему любимому Маяковскому. И хотя с точки зрения конъюнктуры ничего лучшего сделать было невозможно, дети поэта до сих пор уверены: отец писал от чистого сердца – и Ленина боготворил до смерти.

Но всесильный Багиров к Расулу относился подозрительно. С одной стороны, пролетарский поэт, автор поэмы «Большевистская весна» о сборе хлопка в Азербайджане. С другой – подозрительно любит родную страну, как бы не оказался националистом. Одно из самых знаменитых стихотворений Расула «Чинара» оказалось основанием для такого обвинения.

Ночь исходит, в черном небе звездный рой,
Я к чинаре прислонился вековой.
В ее стати – гордость высей снеговых,
Головою выше всех деревьев остальных.
На ночь глядя думу думаю, стою.
В чем чинара силу черпает свою?
И чинара вдруг дар речи обрела:
Я корнями в твердь родимую вросла.
Мои ветви простираются до звезд.
Окружил меня молоденький подрост.
Я гордиться вправе участью такой,
Я корнями связан с почвою родной.

«Ты это написал, потому что ты националист! Я за Расула Рзу пить не стану!» – говорят, объявил Багиров, заявившись в гости посреди писательской вечеринки. «Я, – отвечал Расул, – написал это стихотворение, думая о выступлении товарища Сталина, который говорил об Антее, черпавшем силу от родной земли. Так и моя чинара, так и мой герой».

Вероятнее всего, эта стычка произошла в тот же день, что и самое знаменитое литературное выступление Багирова. Распекая писателей за медленную работу и недостаточно высокий уровень восторга советской властью, Мир Джафар сгоряча пригрозил Самеду Вургуну растоптать его в пыль. Присутствовавший в той же переводческой делегации Павел Антокольский поспешил заступиться: «Самед хороший поэт! И известный!» Багиров набычился, примолк, потом вдруг скомандовал: «Антокольский, встать!» Переводчик поднялся. «Антокольский, сесть! Встать! Сесть! Встать! Сесть!» После чего, вполне удовлетворенный литературной дискуссией, повернулся и вышел из дома.

Перевод поэмы, кстати, получился. «Ленину» дали Сталинскую премию, которая долгое время была охранной грамотой и для Расула, и для Нигяр, и для Тарковского.

Киноминистр

Во время войны Расул служил в Крыму военным корреспондентом: там издавались на разных языках газеты для поднятия боевого духа, в том числе на азербайджанском – специально для 77-й дивизии, многие бойцы которой никакого языка, кроме азербайджанского, не понимали. Статьи Рзы о ее бесстрашных стрелках перепечатывались и в Азербайджане.

Нигяр рвалась ехать к мужу, обивала пороги. Самед Вургун, тогда возглавлявший Союз писателей республики, принял ее не как чиновник, а как старый друг. Отправить молодую мать на фронт отказался наотрез, но перевел все в шутку: «В Крыму сейчас плохие курорты. И потом – где я возьму еще одну азербайджанскую дивизию, чтобы тебя охранять?»

Статьи Расула нравились Багирову – может быть, это подтолкнуло последнего к тому, чтобы сделать Расула после возвращения с фронта сперва руководителем киноуправления, а затем министром кинематографии Азербайджана. Пригодилось ВГИКовское образование. Но чиновник из Расула, судя по всему, был плохой. Менять мнения с флюгерной скоростью у него получалось плохо, соглашаться во всем с вышестоящими – и того хуже. Но он был упорный, работящий, и слово его на весах общественного мнения перетягивало многие другие. Наверное, поэтому карьерные взлеты сменялись падениями, но он снова и снова поднимался.

Роман с кинематографией закончился по другой причине. Внезапно у Расула развились головокружения и обмороки. Обследование показало: ничего страшного, можно работать, если построже соблюдать режим дня и больше отдыхать. Только одно ограничение: кино смотреть строго не рекомендуется, мерцающий экран может ухудшать состояние. Хорош министр кинематографии, который может делать что угодно, лишь бы кино не смотреть!

«Неужели, – спрашиваю я у сына Расула и Нигяр, председателя Союза азербайджанских писателей Анара, – он так больше никогда и не смотрел кино? А телевизор?» Анар смеется: «Нет, и телевизор не смотрел. Программу «Время» только слушал с полуприкрытыми глазами. Без этого не мог».

Кто как любит

Искренний, увлекающийся, открытый Расул Рза любил обе свои родины – и Советский Союз, и Азербайджан. Любил жарко, в пылу чувств мог позволить себе сказать что-нибудь жесткое, если ему казалось, что кто-то хочет обидеть любимых. Съездив в Америку, писал про статую Свободы: «Памятники ставят только мертвым».

Заезжего гостя Азербайджана, не выказавшего восторга, упрекал в холодности:

Ты увидел 
      ошибки и мелочи все. 
Ты влезал в эти щели уныло и праздно. 
Я увидел широкие ленты шоссе 
и плантации маков. 
            Смотрели мы разно. 
Что поделаешь, гость! 
                        Мы решительно за 
твой приезд, 
       не боимся ни сглаза, ни порчи. 
Только знаешь? 
      Возьми-ка ты наши глаза! 
Они все-таки чище и зорче. 

Власть Расула уважала, и он уважение это ценил. Депутат Верховного Совета, главный редактор Азербайджанской энциклопедии, лауреат премий и медалей... Друживший с обоими поэтами Михаил Светлов, поглядывая на увешанного государственными наградами мужа, подмигивал жене: «Старушка, а у тебя ордена есть?» – «Нет, Миша». – «Ничего, когда мне орден Ленина давать будут, я его на два «Знака Почета» разменяю. Один тебе, другой мне!»

Нигяр тоже говорила о любви:

На землю брошенный цветок любви и горя – это я.
Сон, умирающий в твоем холодном взоре, – это я.
В разлуке ночь моя прошла, и сердце все в крови к утру.
Я – тьма, что на лице твоем встречала зори, – это я.

Они и дома были разные. В ответ на мои расспросы про отца Анар поеживается в своем роскошном кабинете: «Строгий. Иногда – очень. Я в школе не очень хорошо учился, по чести сказать, да и в музыкальной тоже. Когда приносил тройки, то пытался скрывать, конечно. Он, когда это узнавал, просто из себя выходил. Но ударил меня за всю жизнь он один-единственный раз. Помню, они ушли с мамой в театр, а я крутился около его стола, забрался в ящик и нашел там его пистолет. Вытащил поиграть, прицелился в бабушку и тут же спрятал обратно. Но бабушка его все равно отчитала: «Почему не запираешь ящик? Там же оружие! Анар даже в меня прицелился». Вот тогда он меня одной рукой схватил за ухо, а другой так врезал, что помню это хорошо до сих пор».

Нигяр же вела весь дом. Это долгое время оставалось фоном для творчества: сломанный цветок не родит трех детей, не вырастит их, не будет водить в школу. И вдруг, уже в поздних пятидесятых, она написала цикл стихотворений, не похожих на прежние, под общим названием «Кухонная лирика».

Русские поэты-шестидесятники, по-своему примиряя миф о «проклятом поэте» с советской действительностью, придумали рифмованную формулу, немедленно ставшую поговоркой: «Поэт должен быть без котлет». Вечным мальчикам невдомек, что котлеты кто-то должен жарить, чтобы потом поэт мог от них горделиво (и обычно непоследовательно) отказываться. Нигяр в своем стихотворении тоже обратилась к этой теме, но взглянула на нее с обратной стороны:

Не будь я матерью, женой,
Я убежала бы из мира
Кастрюль, половников, горшков,
Из мира кухонной посуды
На ветреный простор морской –
Из мира чада к миру чуда.

Ты так мне скучен, мир котлет,
Увы, ведь я еще поэт!

Вместе

Они даже не узнали, что расстались. Нигяр готовили к довольно сложной операции, хотели везти в Москву. Сообщили Расулу, тоже лежавшему тогда в больнице. Расул сразу засобирался, начал одеваться, вдруг глаза его закатились, и он мгновенно умер. Высокое давление, стрессы, разрушенное здоровье.

Мой сероглазый, ночи без тебя 
Проходят, словно годы, – что мне делать? 
Увяли розы ранние, скорбя, 
Такая уж порода, – что мне делать? 

В слезах нарциссы, от души их жаль, 
В глазах фиалок – синяя печаль, 
Гвоздики неотрывно смотрят вдаль, 
Тоскует вся природа, – что мне делать? 
Цветы больны, им больше ждать невмочь,
Разлука длится, им нельзя помочь,
Глядит Нигяр, как наступает ночь,
И снова ждет у входа... что мне делать?