В 1920-е годы Баку вдруг сделался поэтическим городом. Поэты приезжали сюда на гастроли или погостить и оставались на месяцы, а то и дольше... Маяковский делил Баку на два города: дореволюционный и постреволюционный. В дореволюционном ему всё не нравилось: «Пыльно, безлисто». В постреволюционном Баку ему нравились все изменения без разбора: «Хожу. На пригорке сад. Лестница белого камня. Было кладбище. Велели родственников перенести. Теперь разрастается парк и сад, а лестница из невзятых памятников».

Из поездки в Баку 1906 года Маяковскому запомнились «узкая дворцовая прибрежная полоса, за ней грязь Черного и Белого города, за ней тройная грязь промыслов». Маяковский вообще боялся грязи, преувеличенно заботился о гигиене – видимо, потому что его отец умер, уколовшись иголкой, от инфекции.

7 февраля 1926 года Маяковский прибыл в Баку будто с инспекцией, посмотреть, что изменилось. Ему нравилось, что его узнают на улицах, нравился плотный график выступлений. Он был трудоголиком: «За один день читал от гудка до гудка, в обеденный перерыв, прямо с токарного станка, на заводе Шмидта; от пяти до семи – красноармейцам и матросам в только что строенном, прекрасном, но холодном, нетопленном Доме Красной Армии; от девяти до часу – в университете, – это Баку. Еще бы, он столичнится на моих глазах».

Больше всего в новом Баку его устраивало, что все встречавшиеся ему люди стали думать одинаково: «Сходства культуры – это не насилие сотни миллионов над десятком, это общность идей одного трудового человечества, на разных языках строящего одну коммунистическую культуру», – пишет Маяковский. Когда в местном книжном магазине не оказалось его книг, он позвал директора.

Во время поездки на промыслы он интересовался ходом индустриализации, вообще воспринимал Баку политически – как источник нефти для советской империи: «Пароходы провыли доки – дайте нефть из Баку!». Несмотря на невротическую боязнь грязи, в автобиографии он пишет, что нефть – лучшие духи. Вероятно, здесь замешано нечто бессознательное. Образ нефти для Маяковского исключительно сильный:

Изливается
столицам в сердце
черная
бакинская
густая кровь.

У каждого поэта можно выделить постоянные мотивы, не дающие покоя образы – стихии, из влечения к которым складывается текст. У кого-то это вода, у кого-то ветер или ночь. У Маяковского – нефть. Ей он посвятил целую пьесу «Инженер Д’Арси», где прослеживается история этого вещества от Плутарха, наблюдавшего, как горят нефтяные озера, до постреволюционного Баку. В конце сценария стоит фраза: «По лужам и нефтяной грязи шлепают на промыслах тысячи бакинских рабочих. Первые поют».

Можно утверждать, что с Баку и нефтью у поэта связано нечто сексуальное:

Резервуар грязи,
но к тебе
я тянусь
любовью
более –
чем притягивает дервиша Тибет,
Мекка – правоверного,
Иерусалим –
христиан
на богомолье.

(«Баку», 1923)

В этом же известном стихотворении далее он пишет:

По тебе
машинами вздыхают
миллиарды
поршней и колес.
Поцелуют
и опять
целуют, не стихая,
маслом,
нефтью,
тихо
и взасос.

Но поцелуев Маяковскому мало – образ утрируется, становится почти оргией:

Воле города
противостать не смея,
цепью сцепеневших тел
льнут
к Баку
покорно
даже змеи
извивающихся цистерн.

Это оргия построения нового мира, который зиждется не на черепахе и трех китах, а на добыче нефти. «Резервуар грязи» – вот что такое для Маяковского Баку, но даже брезгливый поэт понимает, что этой «черной кровью» питается новый мир.