Тамилла Абдуллаева: диктат ковра, свобода гобелена

В творчестве художницы Тамиллы Абдуллаевой соединились два старинных ремесла: ковроткачество и создание гобеленов. «Баку» поговорил с ней о том, как древнее искусство находит место в современности и при чем тут утки, французские красильщики и модернистская живопись.

БАКУ: Мастер гобелена – штучная, редкая профессия. Как вышло, что вы увлеклись ею?

ТАМИЛЛА АБДУЛЛАЕВА: Все началось с учебы в Тбилисском художественном училище имени Моисея Тоидзе, куда я поступила после школы в 1972 году. Занималась я художественным текстилем вообще-то. Но где-то во втором семестре у нас появился предмет «материал»: мы учились претворять в разных материалах разные композиции. В училище соответствующего преподавателя не было, его пригласили специально. Так я познакомилась с художником Гиви Кандарели: он был основоположником грузинского гобелена и одним из известнейших гобеленщиков СССР, работал в Тбилисской академии художеств. И вот благодаря ему я просто влюбилась в мир гобеленов.

Три с половиной года мы занимались по этой специальности, я многому научилась, сразу пошли заказы. Возможно, вы знаете, что в советское время во всех союзных республиках были художественные фонды, распределявшие заказы, в том числе по гобелену. Художники брали их, а мы помогали как исполнители. Так что я наработала большую практику.

БАКУ: А куда эти работы попадали потом?

Т.А.: Помню, из России был заказ – два или три больших, 2,5 x 5 метров, гобелена с национальными русскими танцами. Не помню уже, куда именно они ушли, я была такая молодая! Из Грузии заказывали в рестораны, дома отдыха. В то время гобелен был очень актуален, в Грузии и Прибалтике активнее всего развивался. Была такая Эдит Паулс-Вигнере – очень известная прибалтийская гобеленщица, делала монументальные работы для кафе и ресторанов. Мы делали гобелен для химкомбината в Рустави: большое полотно с трубами, заводами, всяким таким.

В Азербайджане этот вид искусства был популярен тоже. В 1984 году, когда я окончила Азербайджанский государственный институт искусств, нас направили в художественный фонд, где мы могли уже сами брать заказы, и мы с мужем делали огромный гобелен для Управления мелиорацией Губы.

БАКУ: И что на нем было изображено?

Т.А.: Вся индустрия Азербайджана, связанная с водой: строительство, заводы, фабрики… А в середине портрет Ленина и наши национальные ковровые элементы.

БАКУ: Вы не остановились на гобеленах, еще и азербайджанскими коврами увлеклись.

Т.А.: После училища я год проработала в грузинском учреждении «Солани», где мы делали небольшие сувенирные гобелены, а потом переехала в Баку, где выросла и школу окончила. Поступила работать в Азербайджанский музей ковра, а потом в Государственный институт искусств имени Мирзы Ага Алиева, где получила специальность «художник по ковру». Мне и здесь повезло с учителем: пять лет мне преподавал сам Лятиф Керимов, очень известный ученый и педагог. Официально я художник по декоративно-прикладному искусству – так у меня в дипломе написано.

БАКУ: Гобелен и ковер – это же совершенно разные миры?

Т.А.: Очень разные. Но я почему-то их одинаково полюбила. Сама не знаю почему.

Когда студенты спрашивают, что лучше – гобелен или ковер, я говорю, что каждый по-своему прекрасен. Ковер – традиционное искусство, профессиональный художник может создавать свои орнаменты, но все равно на основе традиции. А в гобелене есть свобода. Гобеленщик работает как художник, абстракционист или модернист, тут больше возможностей. Я считаю, что когда смотришь на наш ковер, то сразу должно быть понятно, что он азербайджанский. Западноевропейские тоже видны с первого взгляда; турецкие, иранские – все различаются. Ковер диктует художнику правила игры, даже если тот не очень-то хочет.

Кроме того, ковер чаще всего создает ткач по эскизу художника, а гобелен художник должен ткать сам. Это совершенно особый процесс: можешь что-то добавить, убавить, поменять в процессе.

БАКУ: Так всегда и происходит?

Т.А.: Так должно происходить. Над большими заказами могут работать несколько человек. Мы делали огромные гобелены втроем, потому что в одиночку очень трудно. Сейчас в Казахстане есть художник, создающий масштабные гобелены, – у него большая команда, работающая по его эскизам. Но это коммерция. Я считаю, что творческие вещи, даже большие, надо делать самому.

БАКУ: В чем принципиальная разница в работе над ковром и гобеленом?

Т.А.: Когда создается ковер, художник делает эскиз и по клеточкам переносит его на бумагу-миллиметровку. Дальше ткачиха может работать самостоятельно – это отчасти механический процесс: две клетки черные, две клетки красные, пять клеток синих… Поэтому художники по ковру сами не ткут.

Гобелен – другое дело, там произвольные утки. Уток – так пряжа называется, цветные нитки. Тут уже художник сам контролирует: здесь хватит голубого, нужно перейти к желтому. Конечно, есть первоначальный эскиз, обычно небольшой, а дальше по ходу дела создаешь цветовое решение.

БАКУ: Можно ли сказать, что гобеленщик и художник ковров – разные психологические типы?

Т.А.: Мне кажется, характер человека в принципе виден в его работе. Друзья говорят, что мой характер, мой почерк видны и в коврах, и в гобеленах – прежде всего в колорите. Создать орнамент – это одна работа, а декоративные, абстрактные решения гобелена – совершенно другая.

БАКУ: Все-таки вы исключение из правил: обычно мастера работают либо с коврами, либо с гобеленами, разве нет?

Т.А.: Да, выбирают либо то, либо это. Но я училась и ковру, и гобелену, и почему-то они оба меня заворожили. У меня очень много орнаментальных композиций – видимо, есть какое-то общее поле.

«Любой художник знает, что он еще чего-то не успел. Я ищу новые пути»

БАКУ: Гобелены – очень древнее искусство: они были и в Вавилоне, и в Древнем Египте, их ткала Пенелопа в «Одиссее». Как менялся подход к ним в разных традициях?

Т.А.: Западноевропейский гобелен более живописный. Мастера делали копии картин известных художников, сцены боя или коронаций. Были даже специалисты, которые переносили в гобелен живопись великих мастеров один к одному, – и потом ткачихи ткали. Получались огромные тонкотканые гобелены – основа у них была тонкая, а плотность очень высокая: живописную работу легче перенести на такой материал. Знаете, что такое высокая плотность? Например, я на одном сантиметре делаю четыре-шесть основ. А у них на одном сантиметре семь-восемь основ было. Те работы были похожи на ткань и назывались шпалерами. Ими в основном обивали стены королевских дворцов и замков богатых людей, потому что это очень дорогостоящий вид искусства, не каждый мог себе такое позволить. Так делалось и для красоты, и для тепла.

А где-то в XVII веке появился французский мануфактурщик по фамилии Гобелен. Его дети были красильщиками, на своей мануфактуре красили пряжу для шпалер. И, видимо, так хорошо это делали, что их фамилия дала шпалерам новое название. В конце XIX – начале XX века гобелен стал проще, более декоративным. Теперь уже художник старался претворить в жизнь свой эскиз.

БАКУ: А какая из традиций ближе вам – немецкая, французская, итальянская, коптская?.. Вы ведь не только делаете гобелены, но и преподаете это искусство.

Т.А.: Да, я преподаю уже 15 лет, эту дисциплину открыли специально под меня. Что до традиции, я, видимо, продолжаю грузинскую школу. Мой подход близок работам Гиви Кандарели – точнее, был близок. В последнее время я немножко изменила стиль, стала делать более абстрактные вещи с мягкими переходами, лучше подходящие для современного интерьера. Раньше у меня были более живописные работы.

БАКУ: Ваши ранние работы очень созвучны искусству семидесятых, модернистским поискам. Поздние, например «Четыре времени года» с цветными, почти компьютерными пикселями, кажутся отражением мира цифровизации.

Т.А.: Я на компьютере вообще ничего не делаю, этот мир от меня далек. А «Четыре времени года» делала даже без эскиза, просто начала ткать, держа в голове цветовое решение. У меня есть гобелен «Новруз», там четыре стихии: вода, земля, огонь и ветер – ну как четыре недели Новруза. Я его так же делала: придумала контурный рисунок, заложила в основу, а создавала в цвете по ходу дела.

БАКУ: Сложно представить, как можно создать гобелен без эскиза. Кажется, что сначала должна быть в голове вся картина.

Т.А.: У художника она всегда есть в голове – может, не картина, но образ, идея. Конечно, по эскизам я тоже работаю, особенно если много цветов и форм. Но мне очень нравится без него. Делала так «Бабочек», «Цветочное поле».

БАКУ: Как долго делается гобелен? Это же очень трудоемкая вещь.

Т.А.: Сложно посчитать. Я же не сижу с утра до вечера: и на работу хожу, и домашние дела есть. Иногда сижу до утра, иногда целый день, а иногда урывками. В среднем на одну работу уходит два-три месяца. Очень большие гобелены сейчас не делаю – куда их девать? Был бы заказ – пожалуйста.

БАКУ: Когда вам больше нравилось работать: в советское время, когда были крупные заказы, или сейчас, когда вы создаете авторские работы для себя, но нет гарантии, что их кто-то купит?

Т.А.: Сейчас действительно заказов нет, да и заказчиков. Работаю для себя: делаю, а уж потом кто купит, тот купит. Хотя мне кажется, что современному интерьеру очень подходят гобелены, они смотрятся невероятно красиво. Просто еще не все это понимают.

В советское время художникам было проще. Системы художественных фондов, распределявших заказы, были по всему Союзу. Монументальные гобелены появлялись именно тогда – сейчас никто не будет их делать, не зная, пригодятся ли они. Но все-таки те заказы были больше для заработка. Часто, например, эскиз делал мой супруг, а я ему помогала ткать. Это мне не очень нравилось. Я все время над ней думаю, ужасно хочется увидеть, что получилось, как будет смотреться. Нет, творческая работа человеку и ближе, и приятнее.

БАКУ: Средневековые мастера создавали гобелены для богатых заказчиков, изображая их подвиги, победы, гербы. Когда вы делали гобелены для института мелиорации, изображая богатство азербайджанской индустрии, не было чувства, что вы занимаетесь в точности тем, чем занимались ваши средневековые коллеги?

Т.А.: Конечно. Важно понимать, что это не было халтурой – мы старались сделать красивый гобелен, чтобы заказчику понравилось, естественно. Даже на заказ надо работать от души. Но когда это авторская, творческая работа… Иногда продашь такой гобелен, и такое чувство, что твоя душа ушла. А заказ – это все-таки заказ. Чужая вещь.

И еще, знаете, гобелены притягивают человека. Есть в них какое-то тепло. Когда люди приходят смотреть на мои работы, говорят, что им хочется их потрогать. Что-то в них такое есть.

БАКУ: На вас как-то повлияла пандемия или вы как ткали дома, так и продолжали?

Т.А.: В то время я сделала очень много. Занятия были онлайн, так что я не тратила время на дорогу и безостановочно ткала. Закончила, например, десять маленьких декоративных абстрактных работ. Наверное, основную часть экспонатов для своей персональной выставки я создала именно во время пандемии.

БАКУ: То есть для вас она оказалась плодотворным временем?

Т.А.: Мне кажется, если бы я не работала, то с ума бы сошла! Вокруг многие болели, некоторые умерли – понятно, что это действует на психику. А я была занята своим делом и, может быть, поэтому легче перенесла тот период. Считаю, что работа помогает человеку во всех бедах.

БАКУ: Вы большой мастер, многого добились. Есть ли что-то, к чему по-прежнему стремитесь?

Т.А.: Конечно, есть! Я хочу поймать какие-то декоративные моменты в гобелене. Резко поменять путь: что-то более модерновое, более абстрактное. Может, даже попроще, чем то, что делаю сейчас, но более актуальное. Ведь все меняется – в интерьере, в архитектуре, в живописи. И в гобелене я хотела бы нащупать новый, современный стиль.

Любой художник знает, что он еще чего-то не успел. Я ищу новые пути. Так много хотела бы еще сделать! И сделаю обязательно.

Рекомендуем также прочитать
Подпишитесь на нашу рассылку

Первыми получайте свежие статьи от Журнала «Баку»