В Венеции открылась 55-я Биеннале современного искусства. Ее главный сюжет куратор Массимилиано Джони сформулировал как «Энциклопедический дворец». Каждое из выставочных пространств должно по-своему обыграть тему энциклопедизма. Азербайджан представлен на главном мировом арт-форуме сразу двумя проектами – экспозицией Ornamentation, разместившейся в главном национальном павильоне, и специальной выставкой Love Me / Love Me Not, подготовленной организацией YARAT.

В литературоведении есть термин «ненадежный рассказчик». Это когда герой говорит от первого лица, но его словам по совокупности причин нельзя доверять. Если бы Венеция вдруг стала героиней романа, ее откровениям точно не стоило бы верить: если есть на свете ненадежные города, то Венеция – первый среди них. Здесь в разгар нежного итальянского лета завывают сирены, сообщающие о том, что надвигается aqua alta (высокая вода), а попросту – наводнение. Путеводители обещают эту самую «акву» лишь в ноябре-декабре, но Венеция никому ничего не гарантирует. Самую низкую часть города – площадь Сан-Марко и прилегающий к ней район – затапливает. Особо рьяные туристы обзаводятся высокими бахилами и гордо бороздят взбунтовавшиеся воды лагуны, рискуя подхватить пневмонию. Но большинство приезжих плавно перетекает в другие части города. 

Площадь Санто-Стефано (Campo Santo Stefano) – ближайший к Сан-Марко островок безопасности. Сюда не добирается высокая вода, и бронзовые ноги писателя Никколо Томмазео, памятник которому служит местом свиданий, неизменно остаются сухими. Вторая по величине «кампа» Венеции вальяжно раскинулась посреди самого популярного туристического маршрута – между одноименной базиликой и мостом Академии. Здесь продают самое вкусное в городе фисташковое мороженое. В церкви Сан-Видале круглый год играют Вивальди. В палаццо Лоредан находится Институт искусствознания, а у него под боком, в изящном палаццетто Лецце расположился Азербайджанский павильон 55-й Венецианской биеннале.

Симметрия чисел

За два дня до открытия над городом зависает тревожный вой. «Сегодня вода поднялась на 161 сантиметр», – торжественно сообщает местный лавочник. Определять уровень воды по длительности сирены – мистический навык, доступный лишь коренным венецианцам.

Нынешняя биеннале вообще щедра на симметричные числа: 55-я по счету, она насчитывает рекордное количество павильонов – 88. Они заполонили Венецию не хуже «аквы альты», так что от современного искусства, как от воды, никуда не денешься – оно повсюду.

Куратор 55-й биеннале Массимилиано Джони – самый молодой в истории Венеции. Он поставил перед участниками амбициозную задачу, сформулировав тему форума как Il Palazzo Enсiсlopedico («Энциклопедический дворец»). Модель этого самого дворца работы художника-самоучки Марино Аурити украшает основную экспозицию биеннале: в ней собраны главные визуальные достижения человечества – от колоннады собора Святого Петра до спутниковой тарелки. Так или иначе, каждый национальный павильон должен внести свой вклад в сооружение этого здания. И если отношение западного человека к миру лучше всего отражает язык архитектуры, то для Востока аналогичным кодом, вобравшим в себя всю совокупность национального опыта, является орнамент. 

Точка на карте

За реализацию идеи «Энциклопедического дворца» в отдельно взятом азербайджанском павильоне взялся французский куратор Эрве Микаэлофф, организовавший масштабную серию выставок Fly to Baku и известный московской публике по выставочному проекту «Футурология». Тему павильона Эрве сформулировал как Ornamentation.

Орнамент, восточные ковры, национальный колорит – то, чего ждет от Азербайджана западный зритель. Как, шагнув в пространство клише, выбраться оттуда, не потонув в банальности? С этим вопросом мы и обратились к Эрве Микаэлоффу.

БАКУ: «Орнамент» – очень ожидаемая и модная тема, отвечающая на запрос среднего западного потребителя искусства. Почему вы рискнули вынести ее в заглавие павильона?

Эрве Микаэлофф: Если мы хотим, чтобы современное азербайджанское искусство было вписано в мировой контекст, мы должны отталкиваться от системы ожиданий, а потом уже ее разрушать.

БАКУ: Как вы в таком случае выстраивали драматургию павильона?

Э.М.: От очевидного к удивительному.

БАКУ: А чем руководствовались, выбирая участников?

Э.М.: Я выбрал шесть художников разных поколений. Мне важно было показать, что в современном Азербайджане есть последователи всех традиций. Самому младшему, Бутунаю Хагвердиеву, 22 года – ровно столько же, сколько независимости Азербайджана.

Ожидаемое

Перешагнув порог палаццетто Лецце, попадаешь вовсе не в мир готических объемов, а в сплошь устланную карабахскими коврами комнату. За переизбытком красного цвета и навязчивыми повторами коврового узора не сразу понимаешь, что является содержимым этого пространства. Геометрический орнамент chelebi буквально перетягивает на себя все внимание, не позволяя разглядеть границы предметов. Лишь посредством волевого визуального усилия – примерно так глаза привыкают к темноте – сквозь ритм узора начинаешь видеть интерьер. Который на поверку оказывается в стиле IKEA: стол, диван, стеллажи «Билли», тумба с ЖК-телевизором. Все эти товары массового спроса обиты уникальными рукотворными коврами. Предметы, цель которых – успокоить и утешить («где бы ты ни был, ты дома»), внезапно начинают тревожить и создают ощущение жуткого дискомфорта. Через некоторое время кажется, что ты попал в красный вигвам из «Твин Пикс» и никогда уже отсюда не выберешься. В ужасе устремляешься вверх по лестнице и с облегчением обнаруживаешь под ногами мраморные полы ренессансного палаццо.

Автор этой «комнаты страха» – бакинский художник Фарид Расулов. Венецианская публика хорошо помнит его по шокирующей видеоинсталляции, которую он представил в национальном павильоне четыре года назад: заботливые мужские руки собирали из окровавленных кусочков тело животного. Расулов – сторонник шоковой терапии, ему нравится провоцировать зрителя на агрессию и разрушать обывательские табу.

«Давайте вы не будете задавать мне дурацких вопросов из серии «что хотел сказать художник?», – Фарид ходит по своей красной комнате и размахивает руками. – Я ничего не хотел сказать, я смоделировал эту комнату в 3D, отвечая на запрос куратора, и получившееся мне понравилось. Западные люди ждут от азербайджанского искусства ковров и пахлавы – они им понятны и приятны. Вот я и даю им то, что они просят: столько ковров, что мало не покажется. А давайте вы оставите страницу, посвященную моему проекту, вообще пустой. Пусть там не будет никакого текста, а только моя фотография!» Фарид радостно смеется, наблюдая произведенный им эффект.

С темой национального ковра совсем иначе обходится художник-концептуалист старшего поколения Чингиз. В дальней комнате павильона, лишенной естественного света, выставлена его инсталляция «Стертая история». В центре композиции ковер цвета охры, лишенный орнамента. Издали он кажется загрунтованным холстом, готовым принять любой сюжет. Подойдя ближе, обнаруживаешь фрагменты того, что когда-то было единым узором: смытый с поверхности ковра неведомой силой, он рассыпался на запчасти, которые теперь тонут в песке. Свастика, шестиконечная звезда, крылья, полумесяц, серп, молот – бесстрастный ветер истории погребает старые символы, которые становятся частью культурного слоя.

«Все эти говорящие детали – на самом деле части традиционного восточного орнамента. Я хотел сказать, что прежние знаки больше не работают, пришло время создавать новые. И мне кажется, это очень оптимистичный проект: пространство расчищено, все можно начать с чистого листа».

Ровесник страны

22-летний Бутунай Хагвердиев – самый юный художник павильона. Но так случилось, что он единственный оказался приверженцем традиционных техник – масляной живописи и скульптуры.

БАКУ: Расскажи, как сложился твой проект?

Бутунай Хагвердиев: Я хотел выразить протест против нарративности актуального искусства. Я использовал буквы, которые никто не знает и которые ни для кого ничего не значат. Получился чистый визуальный гимн искусству каллиграфии.

БАКУ:  Но если буквы ничего не значат, стало быть, это уже не буквы, а что-то иное.

Б.Х.: Я не говорю, что за ними нет значения. Это турецкие руны, когда-то они были наполнены смыслом. В наше время смыслы утрачены, что не мешает этим символам быть эстетически прекрасными. Я хотел сказать, что потеря значения не лишает знаки ценности. В каком-то смысле это мой ответ старшему поколению, которое причитает по поводу этой утраты. Я говорю им: «Не переживайте. Мы видим во всем свою красоту».

Лирическое отступление

Со стены на зрителя смотрят две пары напряженных и слегка испуганных глаз. Девушка в красном платье и мужчина в черном костюме сидят рядом, но их тела развернуты в разные стороны. Снимок помещен в круглую рамку и поэтому выглядит старомодно. На алом покрывале двуспальной кровати скучают два плюшевых оленя. Старухи бьют в бубен. Мужские руки крутят пиалу. Женские ладони тискают платок. Резвятся дети. На сокрытую под красным покровом голову невесты ложатся переплеты старых книг. Играет музыка, слышится пение и далекое бормотание.

Проект фотохудожницы Фахрии Мамедовой называется «Девичьи грезы». Это подробная документация нескольких дней традиционной азербайджанской свадьбы. Хроника, снятая несколько лет назад в Масаллы.

«Я единственная девушка в павильоне, поэтому посвятила свою работу женской теме, – Фахрия улыбается. – Точнее, социальным стереотипам, которые утверждают, что главная цель женщины – удачный брак. Это такая ловушка, в которую все попадают, но выкарабкиваются. Традиционная свадьба – удивительно притягательное зрелище: много цвета, красивая одежда, музыка, старый обряд. Всем девушкам хочется стать главной героиней этой сказки. Но дело в том, что ее сюжет – это мыльный пузырь, который со временем лопается. Поэтому мои фотографии облачены в круглые рамки. Будни не оставят ни следа от этой праздничной искрящейся пены. Поэтому взгляд молодоженов, снятых на третий день свадьбы, такой тревожный и отрешенный. Они уже не смотрят друг на друга. Они понимают, что их в чем-то обманули. И с испугом вглядываются в будущее».

Ностальгия по образу

Санана Алескерова в профессиональном сообществе знают как последовательного фотографа-документалиста. Его черно-белые снимки прочно укоренены в реальности. Даже если художник играет с объемами и поверхностями, зритель все равно угадывает за этими снимками фрагмент живой жизни. «Основа фотографии – документ», – убежден Санан.

На первый взгляд фотосерия Transparency of Simplicity («Прозрачность простоты») выглядит отступлением от принципов. Простые полинявшие от времени картинки – пустые качели, грустный слон с детской площадки, фрагмент тела нелепого зверя, узор веток на вечереющем небе, размытое граффити – признание в любви. Эстетика снимков отсылает к самому началу фотографии, к эпохе дагерротипов. Доступные детские образы, преломляясь сквозь время, рождают щемящее чувство оставленности и одиночества. Казалось бы, при чем тут Ornamentation? Но фотографии Санана, запрятанные на антресолях павильона (так отправляют пылиться наверх дорогие сердцу, но не нужные в повседневности вещи), выводят основную тему на другой уровень. Наши воспоминания со временем теряют объем, картинка уплощается – остается лишь контур; по сути, мы храним в памяти лишь узор минувшего события.

«В основе этой серии – негатив, снятый с полароидного снимка. Когда проявляется эта моментальная чудо-картинка, сзади остается негатив. Я его обработал, и полученный результат удивил меня. В контрастном изображении читалась глубина и простота. Возникло чувство ностальгии, которое рождается при соприкосновении со старыми снимками. И я выполнил в этой технике серию, наполненную моими воспоминаниями. Это еще и ностальгия по тому времени, когда изобразительный образ жил и дышал».

Принц теней

Из хаоса металлических конструкций, из путаницы железных прутьев на стене рождается структурированный геометрический сюжет. Возникает детская радость от того, что присутствуешь при сотворении настоящего чуда. Свет побеждает невнятицу линий, тени покорно ложатся на поверхность в строго заданном порядке. Из абстрактных железяк вдруг появляется принц из персидской сказки. А на другой стене как в калейдоскопе сменяют друг друга узоры орнаментов – азербайджанского, китайского, дальневосточного. Дыхание перехватывает от мысли о том, что все в этом мире устроено так же зыбко. Что казавшаяся логичной цепочка событий (орнамент жизни) – лишь случайная проекция бессвязных и беспорядочных линий.

В XVIII веке похожие железные конструкции называли «нетки»: они были популярной и дорогой забавой европейской аристократии. Домашний театр теней. Простая и завораживающая игра. Стоили игрушки очень дорого: мастера, познавшие тайну рождения порядка из хаоса, были наперечет.

«Мастер теней» Рашад Алекперов не затерялся бы при дворе маркиза де Сада (последний слыл большим любителем «неток»). Почерк художника из Баку узнаваем и уникален: никто в наше время не может похвастаться тем, что может сотворить подобную волшебную конструкцию за три дня без компьютерных эффектов и сложного программирования.

«В 3D подобный эффект просчитать невозможно, – объясняет Рашад. – Сначала я выбираю материал. Потом рассчитываю его приблизительный вес. Потом делаю макет, хотя иногда ограничиваюсь эскизами – помогает знание архитектуры и навык конструирования. Понимание законов преломления света – это уже нажитая практика. И все равно каждый раз приходится ориентироваться в процессе: ставлю свет и начинаю колдовать. Сам процесс создания этих инсталляций – увлекательнейшая, захватывающая игра. Я не люблю, когда искусство требует дополнительных слов. Мои образы всем понятны».

Куратор павильона Эрве Микаэлофф отдал инсталляциям Рашада три комнаты дворца. По какому бы маршруту зритель ни обходил экспозицию, он все равно возвращается к этой игре света и тени. «В каком-то смысле Алекперов – центральный художник павильона, – раскрывает свой замысел куратор. – Он отвечает на ваш вопрос, как из зоны банального шагнуть на территорию удивительного. В представлении западного человека все, что происходит на Востоке, – это какой-то возмутительный непорядок. И каково же изумление, когда оказывается, что за этой бессмыслицей есть красота, симметрия и глубокий смысл».