КультураЗнаменитая поэтесса, интеллектуалка, столп культурной жизни Азербайджана XIX века – такой была Хуршидбану, дочь последнего хана Карабаха, ныне известная просто как Натаван.
Каково это – быть дочерью хана? Дворец, ковры, евнухи с опахалами, беспечная молодость, а затем жизнь за семью замками: либо брак не по любви в чужой стране, либо медленное увядание в отцовском доме… Хуршидбану выпала только одна карта из этого набора – замужество по принуждению. От остального она сознательно отказалась сама, поступив так, как мало какой принцессе пришло бы в голову.
Не такая, как все
Хуршидбану родилась в Шуше через десять лет после того, как Карабахское ханство ее отца окончательно перестало существовать. Мехтикули-хану было тогда уже 69 лет, и он успел пережить многое: смерть отца от руки русского офицера, переход на сторону врага во время русско-персидской войны (он был генералом русской армии), возвращение и прощение от российского императора.
Девушка осиротела в 13 лет, но беспокоиться о прозябании в богатом, но ограниченном статусе наследницы угасшего ханства Хуршидбану не грозило. Последние поколения династии Джеванширов были скорее интеллигентами, чем аристократами – в значительной степени это касалось и женщин. Тетка Хуршидбану по отцовской линии Агабеим-ага писала стихи. Тетка по материнской – Гевхар-ага была и поэтессой, и музыкантом, а также покровительницей искусств и видной благотворительницей. Последней карабахской принцессе несказанно повезло, что после смерти отца она оказалась в доме Гевхар-аги. Что-что, а участь покорной служанки мужа ей теперь точно не грозила. Восточная поэзия, теснифы и рубаи, великолепная архитектура родной Шуши – девочка впитывала всё это быстро и жадно. По некоторым сведениям, первые стихи она сложила еще в отрочестве – увы, они не сохранились.
В 20 с небольшим Хуршидбану выдали замуж за генерал-майора князя Хасай-хана Уцмиева, управляющего Карабахской провинцией, по национальности кумыка.
Ничего хорошего Хуршидбану от этого брака не ждала: мужа она не любила. Однако назвать союз драматичным не получится. Все дело в личности князя Уцмиева. Культурный человек, он весьма трогательно относился к молодой жене; патриот Кавказа, болезненно воспринимал любые формы ущемления национального достоинства горцев.
Вместе с мужем Хуршидбану побывала в Тифлисе и Дагестане, встречалась с путешествовавшим в тех краях Александром Дюма. В доме Уцмиевых часто бывали знаменитый просветитель Мирза Фатали Ахундов и русский писатель Бестужев-Марлинский. В конце концов Уцмиев дал Хуршидбану возможность оставить его и вернуться в родную Шушу.
Место притяжения
А Шуша была прекрасна. Сравнительно молодой (основанный всего-то веком ранее) город, она развивалась не стихийно, как большинство городов Востока, а по генеральному плану. Причем план этот предусматривал не насилие архитекторов над окружающей природой в сиюминутных интересах человека, а гармоничное сотрудничество с рельефом и ландшафтом. Поэтому и получился город одновременно благоустроенным и очень живописным.
Каждый квартал – махалла – заселялся обычно выходцами из одного района Карабаха и представлял собой замкнутое сообщество, центром которого были мечеть, общественная баня, фонтан и небольшой базарчик. Здесь все друг друга знали, поселиться чужому человеку было непросто. Таких махалла было 29: 17 – в восточной части (они, в свою очередь, делились на девять нижних и восемь верхних), и 12 – в западной. И при своей обособленности все они естественным образом сливались в один город – прекрасную, многоголосую и шумную Шушу.
Вхождение в состав России несильно изменило характер местной жизни: все так же с рассветом распахивали свои двери караван-сараи (числом шесть – немало для уездного города; это указывает на бурную экономическую жизнь), открывались лавки и мастерские, жители спешили по делам. Жителей, кстати, в Шуше в 1851 году насчитывалось 13 тысяч, а в 1883-м – уже 26 тысяч (больше, чем в тогдашних Новгороде и Пскове, например).
Шушинцы гордились своей малой родиной, и не только потому что каждый человек считает свой город или село лучшими на свете. Шуше было чем гордиться и без учета локального патриотизма. На весь мир славились шушинские ковры с их характерным делением на четыре части: среднюю (хали), две дорожки по бокам (кенаре) и навершие (кяллеи). Жемчужиной города был дворец карабахских ханов – внушительное сооружение под красной крышей с множеством комнат и прекрасным парадным залом. По распоряжению и на средства Гевхар-аги были выстроены две мечети – Нижняя и Верхняя (Соборная), два медресе, общественная больница. Обе мечети возвел Кербалаи Сефихан Карабаги – великий карабахский зодчий, строивший культовые сооружения далеко за пределами Азербайджана – в Одессе и Ашхабаде.
А еще Шуша славилась своим музыкальным меджлисом и знаменитыми ханенде – Гаджи Гуси, Мешади Иси, Дели Исмаилом, Шахназом Аббасом, Бюльбюльджаном, Нештазлы Гашымом, Джаббаром Каръягдыоглу. Работали здесь и специальные музыкальные школы. Начиная с 1840 года (по другим данным – с 1848-го) в Шуше регулярно устраивали театральные представления (хотя стационарный театр откроют много позже). В том же 1840 году в городе открылась первая в Азербайджане уездная школа. Как к достопримечательностям водили шушинцы приезжих к домам своих земляков Рустамова и Мехмандарова – их стены были сплошь покрыты виртуозной росписью в исполнении художника Усты Гамбара Карабаги, работавшего над дворцом шекинских ханов.
Шуша никогда не была провинцией в бытовом значении этого слова – напротив, столица Карабаха считалась крупным региональным культурным центром. А еще – просто приятным для жизни городом.
Из глубины чувства
Хуршидбану поселилась в самом красивом доме Шуши – возможно, даже более красивом, чем ханский дворец, в котором родилась. Дом этот был открыт для всех – немыслимая дерзость по тем временам. Еще большей дерзостью стал второй брак Натаван (под этим псевдонимом она становилась все более известной): избранником стал человек из простой семьи, зато горячо любимый.
Вскоре в браке стали рождаться дети. Первенец, Мир Аббас-ага, был любимцем матери. А когда его не стало в возрасте всего 17 лет, Натаван начала писать много стихов. Собственно, лучшими в ее поэтическом наследии считаются именно стихи о рано умершем сыне. На русский их переводила Маргарита Алигер, также потерявшая маленького ребенка.
Натаван стала душой «Меджлиси-унс» – «Собрания друзей», литературного кружка, в значительной степени повлиявшего на азербайджанскую литературу своего времени. Кружок пропагандировал наследие национальных классиков и современные эксперименты.
Творчество самой Натаван по форме целиком принадлежит скорее классическим образцам восточной поэзии – например, она писала газели. Однако по содержанию ничего старомодного в них и близко не было. Подлинная свобода, искренняя чувственность, тонкое понимание природы, наконец, доверительный и откровенный разговор с читателем о любви – такой была поэзия Натаван.
Томлюсь и жду, но нет тебя, Ты не пришел, скажи, зачем? Опять вздыхаю я, скорбя... Ты не пришел, скажи, зачем? Не занялся ты, мой рассвет, Унес ты сердце – сердца нет. И я в тоске ищу твой след... Ты не пришел, скажи, зачем? Свою мольбу к тебе неся, Я сотрясаю небеса, Мой кипарис, моя краса... Ты не пришел, скажи, зачем? Так плачет Натаван и ждет – И дни, и ночи напролет. К ней исцеленье не идет... Ты не пришел, скажи, зачем?
Осознание того места, которое Хуршидбану Натаван – прекрасная поэтесса и настоящая вольнодумица, исключительно свободная как в своих мыслях, так и в поступках – занимает в азербайджанской культуре, пришло не сразу: настоящее признание она получила в первой половине XX века. Зато оно стало быстрым и всеобъемлющим. Ее стихи перевели на многие языки мира. В 1960 году в Баку открыли памятник работы Омара Эльдарова. Памятник был, разумеется, и в родной Шуше – по известным причинам его перевезли в Баку.
А еще памятники Хуршидбану Натаван стоят в Бельгии и Франции – в память о великой уроженке Карабаха, ставшей символом своеобразной эпохи Просвещения на древней азербайджанской земле.
Стихи Натаван, посвященные умершему сыну
Мой сын, разлуки злой огонь вздымается во мне Душа, как слабый мотылек, горит на том огне. Как в каждой песне соловья тоска о розе есть, Так в каждом возгласе души, гремящей в тишине, Порыв печали и тоски, и скорби о тебе Звучит и в темноте ночей, и в лучезарном дне. Когда-то юноша Меджнун Лейли свою искал, Так ищет и тебя моя безумная тоска. Она, мечтая о тебе и о твоем лице, Бредет по остриям камней, по водам и пескам. И слава о твоей красе не сходит с уст моих, Как не смолкает плеск волны у прибережных скал. И жил каменотес Фархад, и гору он долбил, Чтоб за горой увидеть ту, которую любил. И сотню неутешных лет в страданиях провел. А для того чтоб ты, мой сын, опять дышал и жил, – Страдать не месяц и не год, а сотни тяжких лет, Аббас, у матери твоей достанет верных сил. О как туманна жизнь моя, как дни мои длинны! Не вижу солнечного дня и молодой луны, Мне помнится цветущий сад, свидание с тобой, Душа парила как орел в просторах вышины. Но дикий вихорь крылья ей навеки надломил, Любви моей не пощадив, не видя седины. О было б лучше, если б я всю жизнь была слепой, Не любовалась бы твоей небесной красотой! Как рано высох светлый ключ, и кипарис увял! И вот, мой мальчик, ты лежишь в земле, в траве густой. И только камень говорит о том, что это ты. А солнце яркое горит над каменной плитой. Увидеть бы тебя на миг счастливым женихом, Чтоб ты, потупившись, глядел в смущении кругом. Отдать бы очи навсегда за взгляд твоих очей. Не может сердце ни на миг подумать о другом. Живу я в тесном уголке печали и тоски, И слезы Натаван текут прозрачным родником.
