«Каждый слышит, как он дышит…»: Люка Дебарг и Рена Шерешевская

Французский пианист Люка Дебарг, сенсация Конкурса имени Чайковского и лауреат четвертой премии, а также приза Независимой ассоциации музыкальных критиков Москвы, сыграл свой первый сольный московский концерт. В Большой зал Консерватории его не в последнюю очередь привели профессионализм, вера в талант и бакинский темперамент его педагога Рены Мустафабейли-Шерешевской.

Мы встретились накануне концерта. Уже на следующий день публика будет брать штурмом Большой зал Консерватории – а пока утро, Люка выглядит сосредоточенным, начинает разговор неохотно. Кажется, он все поглядывает на рояль, хотя сидит к нему спиной, а его педагог Рена Мустафабейли-Шерешевская замечает: «Только недолго, нам надо заниматься».

В этом «надо» нет давления, Люка и сам был бы рад убежать к роялю. А в «мы» много искреннего чувства и безусловного смысла. В музыке педагог и ученик – это всегда пара, объединенная очень тонкими сложными связями. Но далеко не всегда такое «мы» звучит естественно и легко, особенно если речь идет о взрослом 24-летнем музыканте и об учителе, у которого еще с десяток воспитанников прямо сейчас, возможно, играют конкурсные прослушивания или готовятся к концертам в разных точках Европы. «Мы» Дебарга и Шерешевской удивляет какой-то детской спонтанностью и одновременно взрослой ясностью и безусловностью. Оно вовсе не безоблачно, наполнено творческими спорами, иногда и несогласием, но в то же время верностью.

Их встреча – классическая закономерная случайность. Рена Мустафабейли-Шерешевская, дочь Мидхата Агабековича Мустафабейли, начальника Управления геологии АзССР, выросла в Баку, окончила среднюю специальную музыкальную школу им. Бюльбюля. Композитор Кара Караев благословил ее на поступление в Московскую консерваторию; потом она начала преподавать – многие годы была блестящим педагогом Центральной музыкальной школы для одаренных детей при Московской консерватории, а позже завкафедрой музыкального училища им. Ипполитова-Иванова.

В начале 1990-х Владимир Спиваков пригласил Рену вести мастер-классы в летней академии международного музыкального фестиваля в Кольмаре. В 1993 году она начала преподавать в Кольмарской консерватории, а затем была приглашена в знаменитую Высшую парижскую музыкальную школу им. Альфреда Корто. Рена продолжала заниматься тем же, что и в России: обучать одаренных студентов и готовить их к профессиональной карьере. Многие ее питомцы состоялись как большие музыканты.

Когда Рена приехала во Францию, ее будущий ученик Люка Дебарг только родился. Но эти двое могли никогда не встретиться вовсе не из-за разницы в возрасте. До 19 лет Люка никогда не занимался музыкой так, как это делали многие советские дети и сама Рена, – по много часов каждый день. Его детство прошло в пикардийской деревне, он сначала немного играл на флейте, потом сам научился играть на фортепиано, занимался в музыкальной школе, но так, как принято во Франции, – не систематически, для удовольствия.

Шерешевская сокрушается, что музыкальное образование во Франции настолько демократизировано, что одаренные дети не имеют возможности проявиться и состояться: «У всех должны быть равные права, никто не занимается слишком углубленно, но талантливые дети от этого страдают!»

«Есть детское видео, снятое в доме моего дедушки, – вспоминает Люка. – Мы с родственниками гостили у него пару месяцев, и меня никогда нет в кадре, только слышно, что я где-то играю. Я не мог просто смотреть телевизор, ходить на вечеринки, валяться – мне всегда нужно было чем-то занять голову. Ничего не делать ужасно, я всегда этого боялся. Большую часть времени я проводил абсолютно один, и это мои лучшие воспоминания. Настоящий рай: я был целиком в музыке, ничто не отвлекало, я мог закрыться от любой атаки снаружи, отгородиться от всего».

Бросив музыку в 15 лет, в 19 Люка решил вернуться к ней, но уже всерьез. И пришел на экзамен к Шерешевской. «Он был сумасшедший! Никто не верил, что у нас что-то получится. Но я сразу все поняла. Мы начали заниматься, и прогресс был стремительным».

separator-icon

Рена Мустафабейли-Шерешевская – вовсе не педагог одного гениального ученика. Она беспокойна и радушна одновременно и, кажется, не может усидеть на месте, если не у рояля: все время отходит, подходит, произносит свое «нам пора» и в ожидании, когда наконец можно будет пойти заниматься, не останавливаясь, говорит не только о Люке, но о других учениках: запросто сравнивает их, рассказывает об уникальности каждого, на разных примерах объясняет свою методику. Она говорит, что Люка – гений, от природы одаренный потрясающей виртуозностью, слухом, памятью и чувствительностью: «Знаете, что самое трудное в нашей профессии? Услышать. Просто услышать и разгадать. И начать с этой гениальностью работать, зная, что с твоей стороны будет грехом не довести этот талант до какой-то точки».

«Самое главное – Рена учит жить с музыкой, – говорит Люка. – Жить с музыкой долго, не останавливаться на том, что только что выучил, не расставаться с партитурой многие годы и продолжать все время искать в ней что-то, осознавать, по-новому понимать. Это невероятный опыт. Нельзя ничего понять за неделю, как учат многие».

«Он большой исследователь!» – Рена хорошо чувствует строй мыслей и характер Люки. Именно это – исследовать, искать, изучать, погружаясь в ноты, словно в несметные сокровища огромной библиотеки, – ему по-настоящему нравится и удается. И этому она и учит, развивая природные склонности и способности молодого человека.

«Если ты умеешь затянуть в сумасшедший мир, в этом нет ничего плохого, даже если этот мир страшен. Лука это умеет»

Рена Шерешевская

Но незаметно Шерешевская вписывает ни на кого не похожего Лукашу, как она называет ученика, в круг других музыкантов, в мировое сообщество наследников профессиональной традиции. Ее задача – встроить «сумасшедшую», как она говорит, гениальность Дебарга в контекст европейского и русского профессионального мастерства. Без этой работы, которая стоит обоим огромных сил, нервов, умственного и физического напряжения, Люка так и оставался бы гениальным самоучкой с бешеным темпом и интуитивно понимаемыми смыслами и эмоциями в игре – иногда с точностью до наоборот. «Когда я его впервые услышала, у него все было с ног на голову, – вспоминает Рена. – Но, понимаете, сонату Прокофьева он принес, выучив по слуху, без нот. В это невозможно было поверить!»

В том, как они разговаривают, как поглядывают друг на друга, видна большая душевная общность, хотя на первый взгляд эти двое кажутся совершенно противоположными друг другу людьми. Рена общительная, темпераментная, пылкая; Люка замкнутый, сдержанный, даже хмурый. Что общего между яркими, по-восточному открытыми манерами Рены, ее, возможно, пришедшей из бакинского детства способностью замечать ирреальное вокруг и немного сумрачным, погруженным в себя Люкой? Пожалуй, их объединяют какая-то особая внутренняя подвижность, быстрота реакций, сильная эмоциональность, упрямство.

«Как мы занимаемся? – переспрашивает Рена. – Например, буквально за час до выхода на сцену может прийти какая-то мысль, и мы бросаемся ее додумывать, не отвергаем ее. Мы должны быть готовы к тому, что идея может появиться в любой момент».

«Иногда я чувствую усталость, невозможность поймать музыку – как вчера, например, когда я был не в настроении, не мог ничего уловить, – говорит Дебарг. – Очень важно за день-два до концерта поймать что-то и сохранить в себе. Чувство никогда не бывает одинаковым, невозможно каждый раз нести на сцену одно и то же. Всегда приносишь что-то новое, возможно, даже собственное сопротивление, а может, нечто еще. Можно запастись этим чем-то заранее либо быть открытым происходящему, поймать ощущение и положить в себя».

separator-icon

Одной из самых запоминающихся страниц последнего конкурса Чайковского стало исполнение Дебаргом сюиты Мориса Равеля «Ночной Гаспар». Мы говорим с Люкой об образах зла, тьмы, фантастики в музыке, о том, почему они так привлекательны и так заразительно звучали в его игре. «Мы много спорим и обсуждаем демоническую линию в творчестве некоторых композиторов, например Скрябина или Прокофьева. Чтобы играть их, нужно быть полностью вовлеченным в этот демонический мир, подчиниться его силе, а вовсе не просто демонстрировать виртуозность – хотя, конечно, это очень сложная, виртуозная музыка».

Шерешевская ловит Люку на слове: «Когда о ком-то из моих учеников говорят, что он, конечно, в первую очередь музыкант, а не виртуоз, это лучший комплимент для меня как для педагога. Лука – виртуоз, каких в моей жизни было мало, его виртуозность – от рождения, как будто, знаете, кран открыли. Только надо было поставить ее на правильные рельсы. У него виртуозность на службе у музыки, а не сама по себе. Об этом все мечтают, я всегда этого требую, а с Лукой это произошло само. Когда он начинает заниматься чистой виртуозностью, ничего не получается. Мы отрабатываем не ее: виртуозные пассажи должны быть сделаны так, чтобы их как будто вообще не было слышно. Есть более важные вещи».

Люка слушает монолог Рены на русском и подхватывает, буквально перебивая, на английском: «Мы ведь часто говорим о виртуозности, когда чувствуем пустоту в музыке. Если в музыке пустота, людям остается только восторженно воскликнуть: «О, как быстро сыграно!»

«Что касается злости, – теперь уже перебивает Шерешевская, – красота всегда неподвижна, она всегда в белых перчатках, а зло очень мобильно, действенно, и этим привлекает. А исполнитель – медиум. Процесс погружения в мир композитора – всегда что-то ирреальное. Но мы не верим исполнителю, если между ним и автором нет зазора. Если ты сам становишься сумасшедшим, тебе никто не поверит, не будет естественности. Но если ты умеешь затянуть в сумасшедший мир, в этом нет ничего плохого, даже если этот мир страшен. Лука это умеет. Вот, например, он рисует в музыке «Ночного Гаспара» Равеля крысу. Играет в бешеном темпе. Я говорю: «Лукаш, может быть, темп все-таки сбавить?» Он мне – нет, это же крыса! Почему крыса? И он объяснил, что Гаспаром в средневековом французском фольклоре звалась крыса. Я этого не знала!»

«Рена – большая душа. Просто душа, с которой я могу говорить. Это самое главное»

Люка Дебарг

Слушая о средневековой французской сказке, я думаю, что Люке, возможно, не слишком удобна вся эта суета, связанная с концертной жизнью; вероятно, он уютнее чувствовал бы себя в тиши библиотеки. Но видя его внутреннюю подвижность, ту самую, которая так захватила слушателей на конкурсе Чайковского, понимаешь, что, возможно, это иллюзия. Я спрашиваю, чего Люка больше ищет в жизни: вызова, перемен, движения или, напротив, стабильности, тишины? «Не могу сказать. В любом состоянии есть минусы. Например, движение может быть слишком быстрым, а спокойствие – слишком безжизненным. Просто я стараюсь существовать так, чтобы мне нравилось: быть честным, настоящим с самим собой, чувствовать себя на своем месте. Быть чутким к тому, что меня зовет, пытаться интуитивно услышать этот зов и быть к нему готовым».

Удивительно, как эти двое говорят о готовности встречи с чем-то новым и важным буквально одними и теми же словами. Наверное, именно эта готовность привела Рену и Люку друг к другу.

Я спрашиваю Люку, кто для него Рена: близкий человек, родственник, попутчик, помощник, гуру, мастер? «Нет, она не просто как родственник, не только наставник. Рена – большая душа. Просто душа, с которой я могу говорить. Это самое главное».

Кажется, именно то, что Рена стала для Люки, нуждающегося в одиночестве и одновременно в возможности выговориться, по-настоящему внимательным и требовательным собеседником, научило его оставаться на сцене самим собой – с головой погруженным в музыкальный процесс и вместе с тем откровенным взрослым музыкантом. На сцене Люка совсем не похож на человека, застегнутого на все пуговицы. Он приносит с собой свой мир и бесстрашно готов делиться красотой, которую слышит в музыке, не опасаясь непонимания.

«Чем больше опасности, риска, тем в большей безопасности я себя чувствую на сцене. Это может быть странно, но мне необходимо такого рода напряжение: в подобных ситуациях я действую и чувствую себя хорошо. Играть для семьи, для двух человек – гораздо больший стресс, чем выступать на сцене. Когда ты один перед большой аудиторией, это вроде жертвоприношения. Пожалуй, в этом есть что-то неестественное – я словно говорю: «Посмотрите в мою душу». Но может получиться резонанс. Люди всегда надеются встретить отклик».

Такой отклик Люка встретил в Рене Шерешевской, и она с поразительной деликатностью и настойчивостью научила его оставаться самим собой, чтобы быть понятым всеми. Можно сказать, что эта встреча ничего кардинально не изменила во внутреннем мире их обоих, но кое-что принципиально изменила в мировом музыкальном ландшафте: теперь в нем есть необычайно интересный феномен Дебарга.

«Конечно, теперь то одиночество, которое я мог позволить себе в детстве, уже невозможно. Но я по-настоящему верю, что время нелинейно. Можно взять что-то, что случилось с тобой пять лет назад, и держать при себе, использовать в жизни. Время, когда я мог быть один, было самым сильным в моей жизни. Я был робким, застенчивым, нервным парнем, но внутри меня все время что-то двигалось, вертелось, как ураган, сосуществовали одновременно движение и покой. Теперь, когда я играю и должен сконцентрироваться в трудных условиях, я всегда могу внутренне вернуться в то состояние одиночества, самое важное в моей жизни. А если я могу побыть наедине с собой, я становлюсь сильнее».

Рекомендуем также прочитать
Подпишитесь на нашу рассылку

Первыми получайте свежие статьи от Журнала «Баку»