В Казани открылась выставка номинантов Премии Джамиля, финалистом которой стал бакинский художник Фаиг Ахмед.
Новая мечеть и старый собор логично вписываются в организм Казанского кремля. Ровно посередине – между Востоком и Западом – расположилось трехэтажное здание, на котором красуется эмблема Государственного Эрмитажа. Главный музей страны открыл свой филиал в Казани почти десять лет назад. Тогда директор Эрмитажа Михаил Пиотровский заявил, что Казань – единственный город в России, где возможно поддерживать достойное музейное представительство. По сути, третья столица огромной страны. Когда речь зашла о том, куда в первую очередь поедет выставка номинантов престижной Премии Джамиля (Jameel Prize) британского Музея Виктории и Альберта, «третьей столице» выпало стать первой.
Бурлящий котел. О мусульманских мотивах современного искусства
Тут нужно сделать отступление и пояснить, что такое Jameel Prize в сложной системе современного искусства.
Contemporary art, или актуальное искусство, еще десять лет назад считалось исключительно западным явлением. Редкие восточные художники попадали в его орбиту. На престижной Биеннале в Венеции азиатским павильонам доставалась маргинальная территория. Но потом случился кризис: оказалось, что привычные смыслы исчерпаны, сюжеты повторяются, художники становятся неотличимы друг от друга. И тогда кураторы дружно обратили взгляды на Восток, справедливо решив, что спасительный свет должен прийти оттуда. Современному западному искусству стало не хватать восточного консерватизма – это стало моментом удивления.
Сейчас мы наблюдаем, как меняется география арт-рынка. Еще недавно невозможно было представить, что Шанхай и Дубай станут конкурировать с Лондоном и Нью-Йорком. Сейчас это происходит на наших глазах. Именно в переломный момент, когда система приоритетов зашаталась, на арт-сцене появилась Jameel Prize, щедро поощряющая исламские мотивы в современном искусстве и дизайне. Поддержал эту премиальную инициативу, исходящую от Фади Джамиля, лондонский Музей Виктории и Альберта. В сложно устроенной иерархии музейщиков и галеристов этот музей – вершина Килиманджаро, недосягаемая высота, главный музей галактики. Здесь переплелись традиция и современность, Восток и Запад: кураторы положили жизнь на то, чтобы на их выставки выстраивалась очередь, хвостом упирающаяся в вестибюль метро South Kensington.
Тот факт, что главный музей мира поддержал и открыл свои двери молодой Премии Джамиля (вручалась всего три раза), автоматически сделал ее одной из самых престижных на планете.
В этом году выставка номинантов премии приехала из Лондона в Казань в объезд Питера и Москвы: стратегическая победа казанского Эрмитажа, который не зря расположился на пути между мечетью и православным собором. Отныне этот выставочный зал отвечает за все, что касается мусульманских мотивов современного искусства.
«Это победа не только Фаига, но и всего современного азербайджанского искусства»
Ничего не заканчивается. Или немного о драконах
Бакинец Фаиг Ахмед – номинант Jameel Prize этого года. Куратор премиальной выставки в Музее Виктории и Альберта Тим Стэнли так высказался о попадании азербайджанского художника в десятку финалистов: «Чтобы вырастить звезду, нужно было выстроить в стране работающую систему, поддерживающую актуальное искусство. Так что это победа не только Фаига, но и всего современного азербайджанского искусства».
Звезда к своему выдвижению на престижнейшую премию относится философски. Мы с Фаигом шагаем вверх по улице, упирающейся в стены Казанского кремля. В городе 30-градусная жара. Через десять минут в конференц-зале Эрмитажа начинается мастер-класс, на котором Фаиг должен рассказать о своих экспериментах с традиционным ковровым орнаментом.
Тройка Премии Джамиля. Выбор Фаига Ахмеда
По просьбе «Баку» Фаиг выбрал среди финалистов Jameel Prize работы, которые ему наиболее близки.
Бетонный ковер. Nada Debs (Ливан)
Мне нравится все, что лежит вне стандартов. И дело не всегда в том, что чем альтернативнее искусство, тем оно «грязнее», а в том, насколько разные идеи, техники и аксиомы может органично использовать художник. Думаю, у Нады это получилось, потому что она противопоставила не Восток и Запад, а Восток и Восток. Мне нравится, что она объединяет в одной работе японскую и арабскую каллиграфию, пользуясь таким современным материалом, как бетон.
Фаиг Ахмед: Но вдруг я сейчас умру, и на этом все закончится? Никакого мастер-класса не будет. Люди разойдутся и к вечеру обо мне забудут.
БАКУ: Почему мы вообще говорим о смерти?
Ф.А.: Потому что я о ней часто думаю в последнее время.
БАКУ: Хорошо. Давай успокоимся. Вчера на открытии выставки ты обмолвился, что современное искусство тебя в последнее время не интересует.
Ф.А.: Нет, я сказал не так. Я сказал, что у меня нет желания ходить по выставкам и смотреть произведения других художников. В наше время в интернете можно получить информацию о любом художнике и его работах. В галереи ходить уже необязательно.
БАКУ: Но живое произведение искусства – совсем не то, что плоская фотография.
Ф.А.: Я говорю о другом. Составить представление о работах художника можно не выходя из дома. А часто этим интерес и исчерпывается. Понимаешь, что смотреть, собственно, не на что. Кроме того, все друг друга бессознательно копируют. Визуальная информация распространяется очень быстро: не успеваешь даже осознать, что присвоил чужую тему. Подсознательно усваиваешь эту пищу. Я придумал средство защиты: не ходить ни на одну выставку, чтобы не инфицироваться посторонними идеями. Нет, я хожу, конечно, в музеи, но в принципиально иные. Например, в Музей естественной истории в Лондоне – на динозавров посмотреть. Или в исторический музей, или в технический. Там, где на меня сваливается информация иного рода, не связанная с современным искусством.
БАКУ: Все центры современного искусства в мире похожи друг на друга: светлые здания с большими окнами. Это кажется неизбежным.
Ф.А.: Это хороший знак. То же самое происходило и в 1960-е годы, когда господствовал поп-арт. И импрессионисты в какой-то момент стали неотличимы друг от друга. Хорошее искусство появляется, когда есть протест против мейнстрима. Когда кто-то становится в оппозицию к господствующей школе.
БАКУ: То есть ты сейчас встаешь в оппозицию к контемпорари-арт. А что заявляешь в качестве альтернативы?
Ф.А.: Вот увидите, скоро появится совершенно новый вид искусства. Возможно, он уже появился. Возможно, я даже считаю это искусство плохим, потому что у меня за плечами академическое образование.
Формируя пространство Iii. Waqas Khan (Пакистан)
У меня было две волны восприятия этой работы. Когда я впервые ее увидел, то понял, какое всепоглощающее спокойствие необходимо было художнику, чтобы создать ее. И удивился, как вообще возможно в нашем подвижном мире сотворить такое: смотря на эту работу, я и сам впал в состояние покоя. Это был, пожалуй, единственный объект на выставке, перед которым я стоял долго. Вторая волна накрыла меня, когда я познакомился с автором: я ожидал увидеть почти что Будду, а вместо этого увидел гиперактивного, невероятно благородного человека, полного безумных идей. Я не сразу смог понять, как в таком большом энергичном человеке может скрываться такое невероятное терпение.
БАКУ: Тем, кто не окончил академию, думаешь, проще работать?
Ф.А.: Конечно. У них мозги не промыты. Они свободны в обращении с темами и материалом, у них это получается лучше.
БАКУ: А что ты скажешь про девальвацию материала? Современное искусство утрачивает ценность в том числе потому, что материалы, из которых его делают, ничего не стоят.
Ф.А.: Все вещи стали такими. Искусство – зеркало современности. Знаешь, почему я не люблю классическое искусство? Я не чувствую актуальность, которая его породила. Я не могу ничего сказать классическому художнику – я его не понимаю, не знаю, что спровоцировало его мысль.
БАКУ: Но ты же можешь его оценить на эмоциональном уровне: нравится – не нравится.
Ф.А.: Я думаю, что нет никакой гениальности. Важно только, насколько ты готов отказаться от рамок – эстетических и идеологических.
БАКУ: Работая с ковровым орнаментом, ты делаешь то, что отвечает системе ожиданий западного зрителя. От художника из Азербайджана ждут, что он будет заниматься коврами. Получается, ты не разрушаешь традицию, а находишься в ее рамках?
Ф.А.: Согласен. Есть такой момент ожидания от страны. Меня часто спрашивают западные журналисты: почему вы не делаете социального оппозиционного искусства? Я им отвечаю: потому что в нашем обществе нет таких острых проблем. Я как человек их не чувствую. Но мне не верят.
БАКУ: Такая позиция ведет в сторону декорирования. Не боишься стать просто дизайнером?
Ф.А.: Но современные общества совершенно разные. В том числе мусульманский мир.
БАКУ: Но почему ты выбрал именно ковры?
Ф.А.: Мне всегда нравилось ломать рамки. Сперва это была игра с самим собой. Ковер – визуальный символ Востока, возникший задолго до ислама. В наших коврах жива зороастрийская символика – например, огнедышащий дракон. Нигде в мусульманской традиции его нет, а на коврах он присутствует. Ковер везде. Для меня это был способ понимания самого себя – своего азербайджанства.
БАКУ: Работая, ты обращаешься к помощи профессиональных ремесленников. Как они относятся к твоим эскизам?
Ф.А.: Те, кто занимается традиционным ковроткачеством, меня не понимают. Один раз чуть не побили от возмущения.
Kul (Сочетание букв «Каф» и «Лам» – «Все»). Nasser Al Salem (Саудовская Аравия)
Мне кажется, арабская каллиграфия – тема настолько безграничная, что будет актуальной всегда. Эксперименты с арабскими буквами ставят со времен Средневековья – это слово, буква, предложение и изображение одновременно. Нассер – художник, который грамотно использует каллиграфию, вписывая древний шрифт в контекст современного восприятия. Даже не зная арабского языка, можно наслаждаться созерцанием этого текста.
БАКУ: Логично. Ковер с его символикой – цельная картина мира, а ты этот устоявшийся мир разрушаешь.
Ф.А.: Я довольно быстро понял, что традиционные мастера не в курсе того, что им говорит ковер. Орнамент ничего для них не значит. А я изучил все его детали. И понял, что это утерянный язык.
БАКУ: Когда мы говорим о твоих работах, мы употребляем слова «деконструкция» и «разрушение». Сплошные негативные термины. Но ты же не критикуешь традицию.
Ф.А.: Это разговор, который еще не закончен. Как и мои работы. Деконструктивная часть моих ковров не стала чем-то еще. Новый орнамент не сложился. Как и новый мир. Я не могу поставить точку в конце. И не хочу.
БАКУ: Ты убегаешь от ответственности. Хочешь сказать, что твой роман с коврами не закончится никогда?
Ф.А.: Закончится. Через год.
БАКУ: Откуда взялся этот срок?
Ф.А.: Все в жизни человека связано с внутренней энергией. Каждую выставку ты должен сделать иначе и лучше, чем предыдущую. Это страшное напряжение, которое привело к тому, что у меня начались панические атаки. Я выжимал из себя максимально. Это очень сложно. В какой-то момент чувствуешь себя полностью опустошенным. Выжатый лимон – именно так себя сейчас чувствую.
«Для меня это был способ понимания самого себя – своего азербайджанства»