Сначала Шон Лин научился делать розы, а потом шипы, и в шипах смог увидеть не меньше красоты, чем в розах. «Шипы, – говорит он, – оберегают розу, в них ее сила и гармония, и они тоже часть этого совершенства». 

Ювелирные образы Шона Лина не все сочтут прекрасными: жук из 22-каратного золота; бриллиантовый браслет, сделанный словно из змеиных позвонков; когтистая лапка фазана, цепко придерживающая каплю жемчуга; серьги и подвески в виде волчьих клыков, ставшие знаковым украшением Лина. Есть среди его произведений и такие, которые мало кто рискнет надеть (разве что Леди Гага): корсет в виде обнаженной грудной клетки; ушные каффы с длинными иглами; инкрустированная бриллиантами реплика средневековой рыцарской перчатки; терновый венец. Последний был сделан 20 лет назад для показа Александра Маккуина в церкви и с тех пор выставляется в музеях и галереях. Как, впрочем, и другие вышеперечисленные вещи – «кунсткамера», пишут про экспозицию арт-критики.

Коренной лондонец, Шон Лин с 15 лет знал, что хочет заниматься ювелирным делом, и постигал азы мастерства в Хаттон-Гардене – историческом районе лондонских ювелиров. Ему было едва за 20, когда он получил работу в мастерской English Traditional Jewellery: целыми днями, склонившись над столом, реставрировал антикварные украшения для бутиков на Бонд-стрит.

Спокойное течение жизни изменила встреча с другим лондонцем, ставшим на всю жизнь его лучшим другом. Александр Маккуин в ту пору еще не был знаменит, но уже познал бесконечность творческой свободы. Для создания фантасмагорических образов ему нужен был соратник, способный сотворить прекрасное из страшного. Маккуин первым разглядел в Шоне Лине такую глубину и бунтарский дух, о которых тот сам не подозревал, и вместе эти два художника проработали 17 лет. «С ним я узнал, что нет ничего невозможного», – говорит Лин, и на сделанном им ожерелье распускаются бутоны нажатием невидимой кнопочки.

Первые годы, по собственному признанию Лина, он вел двойную жизнь: днем выкладывал сапфиры в паве на викторианских тиарах, а по ночам паял скелеты из латуни и алюминия. Постепенно Лондон, а затем и мир начали узнавать его не лишенную мрачной красоты эстетику. Лин создавал вещи для Boucheron и Givenchy, выпустил ювелирную линию для Harrods и Музея Виктории и Альберта. Придумывал уникальные украшения для знаменитостей (упомянутая выше бриллиантовая перчатка, к примеру, была сделана для Дафны Гиннесс). В 2015 году Шон Лин получил престижную международную премию Andrea Palladio International Jewellery Awards как лучший ювелир года. В созданном им ювелирном доме House of Shaun Leane работает целая команда единомышленников – мастеров и дизайнеров. А сам Шон продолжает выводить свое искусство за рамки стереотипов: сейчас он, к примеру, заканчивает проект по отделке дома в Кенсингтоне и шутит, что он, вероятно, первый в истории ювелир–дизайнер интерьеров.

Впрочем, если уж говорить о смежных искусствах, его работу точнее всего сравнить с современным танцем. Это не балет в его парадной версии, но танец, который не боится показаться некрасивым, обнажить красоту и уродство, силу и уязвимость, совершенство и несовершенство всех земных творений.

БАКУ: Шон, добро пожаловать в Азербайджан! Сюда многие приезжают за вдохновением. Возможно, и вы обогатитесь новыми впечатлениями?

ШОН ЛИН: Несомненно! Я уже успел заметить, какая здесь колоритная, интересная, современная столица. Отправлюсь на экскурсию, посмотрю подробнее.

БАКУ: А пока расскажите нам о Лондоне. Как случилось, что в консервативной Англии лучшими дизайнерами оказываются авангардисты, порой плывущие против течения?

Ш.Л.: Согласен, Англия известна своим бережным отношением к наследию, она весьма традиционна. Однако я считаю, что в ней прекрасная почва для взращивания творческих людей, а Лондон всегда был огромным центром креативности, исполненным бунтарского духа.

К примеру, панк-революция, облетевшая весь мир, началась именно в Лондоне. Если говорить обо мне, о Ли (так я называю Маккуина, потому что его полное имя – Ли Александр) и о многих других дизайнерах, наш подход можно сформулировать так: мы прошли классическую школу, уважаем ее, и понимание этого дает возможность плыть против течения. Классика остается, но дизайн позволяет раздвигать границы.

Когда я только начинал, в 1980-е и ранние 1990-е, в лондонской культуре бушевали страсти: произошла музыкальная революция, появился брит-поп, возникли поп-арт и Дэмьен Херст, появились Маккуин и Джон Гальяно. Это было очень энергичное время, я могу о нем долго говорить (смеется).

БАКУ: Как вы встретились с Маккуином?

Ш.Л.: Через общих друзей. Я был еще студентом, учился в Hatton Garden, он начинал делать показы... Ли, конечно, знал, что я ювелир, но не придавал этому значения. Однажды он пришел ко мне в мастерскую. Увидев, как я работаю с бриллиантовой тиарой – обычной бриллиантовой тиарой, – он был поражен: «Так ты делаешь вот такие штуки?» «Ну да, – сказал я, – я же ювелир». Тогда он спросил: «А можешь сделать объекты для моих показов?» Я ответил: «Нет, конечно. Ты же видишь, чем я занимаюсь – золото и бриллианты. У нас нет денег на такие дорогие вещи». «Не-е, – сказал Ли, – мы будем использовать латунь, алюминий и перья!» – «Что-о? Латунь? Перья?!»

Однако я призадумался. Почему бы, собственно говоря, и нет? Я всегда мечтал стать дизайнером, а на тот момент был лишь хорошим мастером, которому не позволяли ни на шаг отойти от чужого эскиза. Я подходил к боссу и говорил: если мы тут чуть-чуть поправим, получится намного эффектней и интересней. Он отвечал: «Ты что! Это сделал опытный художник из ювелирного дома Asprey, следуй проекту досконально!» С Ли, заметившим во мне жажду творчества, я стал дизайнером. Он дал мне творческую свободу, потому что сам видел скрытое от взоров.

БАКУ: Вам с Маккуином доводилось спорить?

Ш.Л.: Как-то мы пошли выпить, и вдруг он сказал: «Я бы хотел, чтобы для моего шоу ты сделал корсет в виде скелета – с ребрами, позвоночником и так далее». Я ответил: «Ты с ума сошел! Это ж здоровенная вещь, а я делаю миниатюрные украшения. Тебе нужен скульптор, а не ювелир». Он спросил: «Та-ак... А можешь сделать маленький корсет-скелет?» «Да, это могу», – ответил я. «Ну так сделай то же самое, но большое! – воскликнул Ли. – Примени те же навыки и сделай!» Это было невероятно! Я понял, что стою на пороге личного прорыва. Я ушел с той вечеринки, потому что не мог ни есть, ни пить. Спать тоже не мог. Я думал два дня, пока наконец не придумал, как это сделать. И шесть недель спустя сделал!

Да, работать с таким человеком было большой удачей. Он заставлял меня исследовать себя и открывать в себе совершенно новые возможности. Как только я заикался «это невозможно», он грустно говорил: «Какая досада, а было бы так красиво…» И это придавало мне силы.

БАКУ: Что такое зона комфорта дизайнера?

Ш.Л.: Думаю, что лично для меня зоной комфорта поначалу были привычные знания и навыки – то, чему меня научили. А учили меня традиционному ремеслу. Я создавал очень классические украшения из очень классических материалов – золота, платины, бриллиантов, сапфиров. Мне было спокойно и комфортно с ними. И я занимался этим семь лет, пока не встретил Александра Маккуина, который предложил мне использовать латунь, алюминий, перья и другие прекрасные материалы, применяемые в модной индустрии. Но я-то их никогда не использовал! Они находились вне моей зоны комфорта.

БАКУ:  Приходится ли выходить из зоны комфорта сегодня?

Ш.Л.: Я стараюсь потихоньку раздвигать границы. Люблю взять то, чему научился у Маккуина, и применить это в высоком ювелирном искусстве. Например, мое украшение для Boucheron видели? Бутоны на ожерелье раскрываются и превращаются в цветы, стоит нажать кнопочку. А каждые два года я делаю особый объект из разряда high jewellery – я называю их «музейная вещь». К примеру, украшение, созданное для Дафны Гиннесс: перчатка из стальной проволоки с бриллиантами. Для меня такие вещи действительно раздвигают границы, потому что, во-первых, такого не делал никто, во-вторых, технически это очень сложно: я делал эту перчатку четыре года.

БАКУ: Вас что-то ограничивает как творца?

Ш.Л.: Я не ощущаю каких-либо ограничений, потому что делаю то, что мне нравится. Раньше я работал в двух областях: днем создавал традиционные украшения для работодателя, а вечером в порядке хобби делал совершенный авангард для Маккуина. В моей жизни была классика и был Маккуин, и ничего между. Пока ко мне не обратились люди из известного лондонского универмага Harrods. Они сказали, что видели мои работы с Маккуином и хотели бы посмотреть мои коллекции. А у меня не было никаких коллекций! Когда мне было их создавать, если я и так работал на два фронта? «Ладно, – сказали люди из «Хэрродса». – Но если вы сделаете коллекцию, мы ее купим». Это было очень важное событие для меня. Я начал совмещать классику с авангардом и делаю это до сих пор, уважая традиции и используя современные подходы к дизайну. 

БАКУ:  Любимые вещи и успешные вещи – бывает ли, что эти два понятия не совпадают?

Ш.Л.: Из моих коллекционных объектов я особенно люблю серьги-крюки и серьги-клыки. Бриллиантовые серьги-клыки не так успешны с точки зрения продаж, просто потому что все-таки дороговаты. Но для меня они очень значимы. Они такие гладкие, такие элегантные и мощные, так малы, но так много говорят. В их простоте заключена совершенная законченность, которая не позволяет допустить даже мельчайшей погрешности, потому что все на виду.

БАКУ: Куда сегодня идет ювелирное искусство?

Ш.Л.: Боже, хороший, но трудный вопрос! Сейчас время свободы. Свободы исследований. Люди исследуют свое тело, задаются вопросом, как и куда надевать украшения. Например, в тренде ушные каффы. Я делал их еще в 1990-х из самых разных материалов, включая перья. Не говорю, что сделал каффы первым в истории, но...