«Азерхалча», крупнейшая в стране компания, занимающаяся поддержкой ковроткачества, начала разрабатывать новые образцы дизайна азербайджанских ковров. «Баку» расспросил главу компании куратора Эмина Маммадова о том, как обновить и продолжить многовековую традицию и какие сложности подстерегают на этом пути.

Фото: Александр Гронский

БАКУ: Одна из презентаций, которую устраивала «Азерхалча», называлась «Новая жизнь азербайджанских ковров». Можете про эту жизнь подробнее рассказать?

ЭМИН МАММАДОВ: Вообще, азербайджанское ковроткачество – это великое традиционное искусство с долгой историей. Наши ковры всеми признаны, они есть во многих музеях мира – в России, скажем, в Эрмитаже, Музее Востока и многих других. Они регулярно продаются на мировых аукционах, и цены только растут, порой просто взлетают. Я регулярно отслеживаю продажи, в том числе, честно признаюсь, для себя, и иногда просто не могу себе их позволить – очень дорого.

Все виды искусства прогрессируют, развиваются: поэзия, проза, музыка, изобразительное искусство… Почему ковроткачество не может идти в ногу со временем? Что если мы будем сотрудничать с современными художниками, создавать новые образцы ковров – и потом они тоже станут частью традиции? Будут продаваться на аукционах как лучшие образцы азербайджанского ковроткачества XXI века – и история продолжится.

Это не значит, что мы отрицаем традицию, напротив, мы ее продолжаем, изучаем, разрабатываем и исследуем старые орнаменты. Это важная часть работы «Азерхалчи». Но одновременно будут появляться ковры, созданные вместе с художниками-концептуалистами, которые, кстати, нередко отталкиваются от старинных образцов. Такова наша коллекция, сделанная вместе с Рашадом Алакбаровым. Он взял за основу старый карабахский ковер и сделал лимитированную партию из 44 экземпляров: четыре цветовые вариации. Коллекция разлетелась моментально. Ковры выглядят очень современно и по цветовой гамме, и по художественному решению. За неделю все распродали, точнее, приняли заказы, делаем их вот прямо сейчас. Четыре ковра оставили себе в коллекцию, сейчас они демонстрируются в павильоне Азербайджана на ВДНХ.

БАКУ: Ограниченный тираж, как принято в мире современного искусства. А потом можете допечатать, то есть доткать, еще?

Э.М.: Мы так делать не будем, в этом и есть смысл лимитированной коллекции. То же самое, что с линогравюрами, литографиями, графикой. Оставим себе экземпляры для музеев, будущих концептуальных выставок, а остальные будут распроданы, и всё. Каждый покупатель точно знает, сколько существует экземпляров, каков его номер (скажем, пятый из 44) и какова, соответственно, стоимость – со временем она будет только расти. Владелец получает паспорт с подписью художника, документы от «Азерхалчи» – всё, что нужно коллекционеру. А мы будем делать новые ковры.

БАКУ: Очевидно, не всё возможно сделать в формате ковра. Как вы очерчивали границы художникам? Как объясняли, что можно, а чего нельзя?

Э.М.: Главное условие – у азербайджанского ковра есть опознавательные признаки, которые мы не хотим и не будем менять. Определенные узелки, подход, стрижка. Здесь традиция должна сохраняться. Что касается орнаментов, тут мы можем проявить некоторую свободу. С тем же Рашадом Алакбаровым мы работали над новым ковром, который основан как раз на традиционных орнаментах, но в новом прочтении.

Мы общались сразу с несколькими художниками и в процессе понимали, что некоторые предложенные эскизы не ложатся на язык ковра. Авторы просто не смогли увидеть себя в ковре. А некоторые как раз очень хотели, но их в ковре не видим мы. Рисунок, с которого начинают ткать, переводится на миллиметровку, и в процессе переноса становилось понятно, что эскиз просто не работает. Должно получиться произведение искусства – и одновременно ковер. Это не очень просто.

БАКУ: Наверное, самый известный пример нового подхода к азербайджанскому ковру – его деконструкция, вроде потекших ковров Фаига Ахмеда. Вы не говорили себе «так мы делать не будем, слишком расхожий прием»?

Э.М.: Нет, мы как раз хотим пробовать разное. Ковер – искусство, которое должно идти в ногу со временем. С Фаигом Ахмедом я много сотрудничал еще до «Азерхалчи». Около десяти лет назад мы с ним взаимодействовали на проекте Fly to Baky – эта путешествующая выставка была создана по инициативе вице-президента Фонда Гейдара Алиева Лейлы Алиевой и была организована Фондом Гейдара Алиева. Выставка была в Лондоне, колесила по Европе, потом экспонировалась в Москве в Мультимедиа арт музее и, наконец, в Баку. В ней участвовал 21 художник – три поколения, и среди молодых был как раз Фаиг, который тогда только начинал. Мы с ним и сейчас общаемся, обсуждаем совместные проекты.

В общем, мы ходим везде – пробуем, ищем. Наша главная задача – сохраняя традиции, быть актуальными.

БАКУ: Ткач – профессия консервативная. Трудно было объяснить мастерам современное искусство? Возникали недопонимания между художником и ткачихами?

Э.М.: Я первым делом стал ездить по регионам и говорить с ткачихами. Они прекрасно понимают, что народное искусство переживает сложные времена. Мастерицы часто учатся у мам, бабушек, и иногда люди теряют интерес.

Я пришел в «Азерхалчу» весной прошлого года. Время было непростое: из-за пандемии наши мастерские уже больше года не работали. Мы начали знакомиться с ткачихами, обсуждать текущие сложности, и диалог завязался сразу, причем очень плодотворный. Они говорили, что ковры сейчас хуже продаются, не всем нужны. И выяснилось, что даже сами мастерицы не повесили бы дома ковер, которые ткали их бабушки. Они такие ковры делают и любят свое дело, но бабушкины образцы не кажутся им современными, подходящими моменту. Не всем, конечно, но такие речи звучали. Вот если бы были, скажем, другие цвета… Сейчас у нас уже есть новые линейки ковров, где дизайн классический, а цвета необычные, пастельные, и они пользуются популярностью.

Я, честно говоря, думал, что иметь дело с современным искусством будет интересно только молодым ткачихам, а старшее поколение скажет, что готово работать исключительно так, как привыкло. Что неплохо: традиционные ковры – важная часть нашей работы, мы никого не заставляем. К моему удивлению, именно ткачихи старшего поколения стали говорить: хочу попробовать, мне интересно, что получится. Им интересно всё новое! И общаться с современными художниками им тоже очень понравилось. Мы специально стали устраивать турне по мастерским – ведь и художникам важно налаживать диалог, в ковроткачестве полно специфических тонкостей. Ну и ткачихам важно понимать, что они делают и как это искусство трактовать.

БАКУ: И как происходил диалог художников с ткачихами?

Э.М.: Художники показывали свои работы, рассказывали, чем занимались раньше, как и почему. И точно так же расспрашивали ткачих: как создается ковер, от чего зависит плотность, в чем могут быть сложности… Художнику важно войти в материал, чтобы всё учесть в работах: насколько подробным должен быть эскиз, насколько графическим. В общем, обмен между концептуалистами и мастерами народного искусства шел очень активно.

А совсем недавно мы делали интересный ковер к 30-летию установления дипломатических отношений Великобритании и Азербайджана. Там были определенные цветы и растения, произрастающие в Британии, плюс цветы граната, азербайджанские геометрические орнаменты. В создании дизайна лично принял участие посол Великобритании и сам вызвался пообщаться с ткачихами; мы несколько раз ездили в мастерские – и я не ожидал такой степени вовлеченности в диалог с обеих сторон. При том что наши ткачихи не говорят по-английски, а посол лишь немного говорит по-азербайджански! Он не хотел уходить – процесс переноса рисунка на ковер его абсолютно заворожил.

БАКУ: Многие исследователи считают ковер чем-то вроде тайного языка, шифровки. Просто мы не можем уже эти послания прочитать – по крайней мере, большинство из нас. Что происходит, когда в этот язык добавляется слой современного искусства?

Э.М.: Ковер – безусловно, комплекс символов. В общем-то, это абстрактное, беспредметное искусство со своим месседжем, скрытым смыслом. В этом отношении ковры очень близки концептуальному искусству: мастерица передает нам сквозь века какие-то послания. Их постоянно изучают, пишутся научные работы, исследователи бьются над ответом на вопрос, что конкретный ковер нам говорит.

В ковре «Харыбюльбюль», который мы сейчас создаем, как раз много деталей в орнаменте, где чисто графическими, геометрическими формами передаются определенные смыслы. И на презентации мы планируем расшифровать, что хотел сказать автор, – буквально!

БАКУ: Хочу вспомнить одну цитату из Анара Рзаева: «Ни одна из форм искусства так не связана с почвой, с природой, как ковер. Любая мебель отрывает нас от земли – неважно, табуретка это или трон. Ковер – это слиянность с землей, полное и непосредственное соприкосновение с ней». Раньше ткачихи не очень-то путешествовали. Ковер всегда неразрывно связан с их местом рождения. Как новые изделия сохраняют эту связь?

Э.М.: Очень к месту цитата. Ковроткачество всегда было искусством оседлых народов. Ткацкий станок – вещь громоздкая и тяжелая: с натянутым ковром в процессе работы может порой до тонны весить. Его так просто на телегу не погрузишь и не перевезешь – кочевникам это было не под силу. Да и зачем? Так что ковры привязаны к местности, и неслучайно многие называются в честь деревень, где их испокон веков ткали и ткут до сих пор. Эту связь невозможно разорвать.

Так что если мы создаем современный ковер, связанный с традицией – неважно, карабахской или губинской, – мы ни в коем случае не стираем эту связь. Язык, орнамент, символы, композиция – в каждом регионе они свои.

БАКУ: Со сколькими разновидностями ковров вы сейчас работаете?

Э.М.: Мы ткем практически все варианты ковров, которые есть в Азербайджане. Есть четыре основные ковровые школы, они подразделяются на подтипы, и мы работаем с каждым. Современных вариаций пока не очень много. Любой новый дизайн разрабатывается месяцами. Мы начали с поддержки традиций: после годовой паузы нашими приоритетами были классические ковры – надо было вернуть на работу ткачих, восстановить ткачество после пандемии.

Если бегло подсчитать, сейчас в работе около 20 новых дизайнов. А всего у нас в разработке более 300 видов ковров.

БАКУ: Ого!

Э.М.: Да, это серьезно.

БАКУ: Эмин, а как вы стали заниматься коврами?

Э.М.: Вообще я всю жизнь, более 30 лет, занимаюсь искусством. Я куратор азербайджанского павильона в Венеции и советник Фонда Гейдара Алиева по вопросам культуры. Делаю очень много проектов как в стране, так и за пределами. И поскольку азербайджанское ковроткачество – один из главных видов нашего традиционного искусства, ковры присутствовали во многих проектах. Вот сейчас, например, проходит очень красивая выставка «Семь красавиц» в Русском музее; до пандемии мы ее показывали в Москве, в Музее декоративно-прикладного искусства. Там семь ковровых шатров из коллекции нашего музея. В общем, ковры всегда присутствовали в моей кураторской жизни. Параллельно я преподаю в Академии художеств, там отличная кафедра ковроткачества, с которой я тоже связан.

Возглавив «Азерхалчу», я связал свою жизнь с коврами уже по полной. Задача поставлена ясно: чтобы азербайджанский ковер продолжал жить, чтобы интерес к нему не терялся. Чтобы он отлично смотрелся и в частных коллекциях, и в музейных, и на аукционах его цена только росла.

БАКУ: Можно ли сказать, что вы привлекаете к созданию ковров своих любимых художников – тех, с кем раньше работали в сфере современного искусства?

Э.М.: Можно так сказать. Мы сотрудничаем многие годы, я знаю их искусство, уровень, вкусы – это очень важно. Но знакомлюсь и с новыми людьми тоже. Вот, например, завязали дружбу с художником Реми Меиром, который родился в Баку, а потом переехал в Израиль, живет сейчас между Израилем и Москвой. Он представитель горских евреев, корни у него губинские – в Губе ведь самое большое еврейское поселение в мусульманской стране. А у нас в Губе мастерская, и он предложил перевести в ковер несколько своих работ. И отлично получилось! Один ковер он уже на персональной выставке показал.

БАКУ: «Азерхалча» ведь в основе своей очень традиционная компания с большой историей?

Э.М.: Ей почти сто лет. В конце 1920-х годов было создано объединение кустарных искусств, и ковроткачество было важной его частью. Тогда еще даже мастерских не было, просто надомницы-ткачихи. В советское время «Азерхалча» очень разрослась, ковры успешно экспортировали за рубеж. С распадом СССР компания закончила работу и только 5 мая 2016 года указом Президента Азербайджанской республики «Азерхалча» была воссоздана, уже на новом уровне, для сохранения азербайджанского ковра как культурного наследия.

У нас множество мастерских по всей стране, 80 % работников – женщины и, что важно, женщины в регионах страны. Так что это не только сохранение народного искусства, а еще и важнейшая социальная работа. Женщины работают, интегрируются в общество – регионам это очень нужно.

БАКУ: У вас есть какие-то детские воспоминания, связанные с коврами?

Э.М.: Думаю, как у всех детей моего поколения. В наших домах ковры не только лежали на полу, но и висели на стенах как произведения искусства. Это немаловажно: они не просто теплое покрытие, а вещь не менее ценная, чем картины. Недаром азербайджанский ковер по инициативе вице-президента Азербайджанской Республики и Президента Фонда Гейдара Алиева Мехрибан Алиевой, включен в список нематериальных ценностей ЮНЕСКО.

Думаю, у всех детей остались эти воспоминания: тебя сажают не на пол – тебя сажают на ковер, чтобы ты играл в тепле. И над кроватью висит ковер. И ты все время рассматриваешь эти рисунки, орнаменты. Это просто другой мир.

БАКУ: Какая у вас главная мечта, сверхцель? Что должно произойти, чтобы вы сказали себе: «Всё получилось»?

Э.М.: Мы сейчас много общаемся с художниками ковров, признанными во всем мире. Они работают с лучшими дизайнерскими бюро, их ковры украшают ведущие музеи, отели, бизнес-центры. Не могу пока назвать имен, но мы уже ткем для них образцы в некоторых мастерских: там своя техника, свои узелки. Работая с ведущими мировыми мастерами и дизайнерами, мы планируем вывести азербайджанский ковер на совершенно другой уровень. Вот если это у нас получится, я буду спокоен.

Инсталляция «Берегите наши ковры», выполненная художником CHINGIZ специально для компании «Азерхалча». Фото: Александр Гронский